не сомневаясь в бюрократических и автократических идеях своего предшественника. Тем не менее, он колебался в своих решениях, и эти сомнения, в частности, подогревались ещё отцовского времени министром образования Уваровым, писавшим, что «политическая религия имеет свои догмы, вечные, как христианство – это самодержавие и крепостничество. Зачем трогать их, когда они дают России такую силу?»
Александр, более по контрасту с предшественником, чем по реальным делам, называется «Царь освободитель» или «Великий реформатор» и эти ярлыки прочно закрепились в исторических текстах. Как человек и государственный муж, он явно не был достаточно экипирован для того, чтобы быть реформатором или освободителем. И всё его автократическое правление прошло под влияем его социального и политического наследия.
Александр был ласковым, снисходительным и даже гуманным. Эти качества благосклонно отделяли его от отца, квадратно-линейного в своих пристрастиях, и, возможно, и от Петра I, так восхваляемого в его официальной биографии. Его нежные чувства выражались не только в публичной плаксивости, (у Александра была привычка плакать на людях), но и в полнейшем безволии и отсутствии понимания своего пути. Были случаи, когда он вмешивался в некие дела, но у него при этом никогда не было действительного желания или решимости сделать вмешательство полноценным и результативным, и этим он показывал свою несостоятельность.
Он демонстрировал замечательную способность отклоняться от обычного провозглашения высоких принципов с помощью различных компромиссов (часто выбирая в советчики министров, точки зрения которых настолько разнились, что нейтрализовали друг друга). В целом, в этом и есть суть обвинения, выдвинутого против него Герценом.
«Преемник Николая», – писал Герцен – «получил обременительное наследие: тщетная и бесславная война, разбитые финансы, всеобщее казнокрадство, недовольство, недоверие и прожектёрство. Он стоял, как в сказке, на развилке трёх дорог: дать реальные права и с их помощью достичь реальных свобод и представить силу правительству; освободить крестьян и открыть новую эру экономического оздоровления; либо ни то ни другое, а продолжать подавлять каждое проявление жизни, пока мышцы не лопнут. Какую дорогу ты выберешь, сказочный принц? Он выбрал все три».
Эта шаткая, неуверенная поза человека, который только наполовину очнулся, стала отличительной чертой нового царствования. Это было нечто безликое, безвольное, неубедительное, с уступками всем и ловушками для всех.
Некоторые из наиболее фанатичных представителей доминирующей реакции (Михаил Катов, митрополит Филарет (Дроздов), Виктор Панин, Константин Победоносцев, Пётр Шувалов, Дмитрий Толстой) считали, что царь терял контроль над страной, бросая вызов традициям, капитулируя перед врагами самодержавия и аристократии, и что его неудачи во многом были вызваны немощью самой цели. Ибо всякий раз, когда Александр шел на уступки большей