начала пульсировать от лжи. Это была своеобразная оттепель, явление в русской истории, после которого всё пропитывается новым морозом. «Кто бы ни жил в России в 1856 году», писал Лев Толстой, «не знал, что такое жизнь». Новая эра была изображена в смутных тонах в романе Тургенева «Накануне» (1860), и у Чернышевского в новелле «Пролог» (1868), где «обветшал Петербург в своей яркой новой весне». Люди начали дышать, говорить, и даже путешествовать свободнее. Действительно, писатели в первые годы правления Александра наслаждались большей свободой, чем когда-либо прежде или после (вплоть до революции 1905 года). Реформы или слухи о реформах стимулировали рост общественного мнения по социальным вопросам, что на некоторое время сделало обсуждение почти необходимым для правительства.
Радикализм, сдерживаемый реакционерами в течение предшествующих тридцати лет, заполонил умы. Писатели, мыслители, журналисты, хотя все еще лишенные головокружения от политической активности, стали выкристаллизовываться в отдельные группы радикальной, либеральной или реакционной лояльности. Несмотря на всё более изменчивую и легковерную цензуру, появилось значительное количество книг, газет и журналов. «Колокол» Герцена, с его девизом «Vivos voco»2, и «Современник» Чернышевского кричали об «освобождении народа», став признанной совестью России. Эти выражения нового настроения совпали с большими экономическими переменами, с появлением новых социальных моделей и даже с изменением социальных привычек, особенно среди тех слоев общества, в которых традиционные ценности износились под давлением новых интересов.
2. Освободители и Освобожденные
В этом новом климате множество проблем, не считая крепостничества, требовали срочного решения. Уже в XVIII веке они глубоко волновали всех тех, кто был серьезно обеспокоен состоянием российского общества, а теперь это стало прототипом морального и социального выживания.
Время от времени возникают явления, которые обсуждаются и сталкиваются друг с другом, и чьё значение выходит за рамки их первоначальности, так как они заставляют людей смотреть на реальность под другим углом. Фундаментальное равенство людей было очевидным: это была не просто битва рабов и наёмников, это также перекликалось с голосом возмущённой человеческой природы. Это был продукт Французской революции, и стало очевидным для всех людей и навсегда, и, возможно, это породило фальсификацию понятий в последующей истории. По иронии Александр II стал инструментом, с помощью которого важная истина Французской революции запоздало (через семьдесят два года после отмены крепостничества во Франции, но за четыре года до отмены рабства в Америке) стала применяться в России. В какой-то степени это подтверждает мнение некоторых, которые называют шестидесятые «нашим сокращённым восемнадцатым веком» (Лев Троцкий). Попытка Александра, пусть и не совсем искренняя,