взгляд утаил меня в окрестностях Монастыря, под землёй.
Двери отворились, и решётка отъехала. Я перешагнула через порог. Неужели…неужели могла сделать это раньше? Неужели могла просто выйти?
…но то было бы безрассудством, глупостью, ошибкой. Через пустыню обыкновенным шагом не уйдёшь, а вот бредущих по воле (и без) лиц встретить можешь.
– Ступай, – подстрекнул Ян, окатив ледяным взглядом. – Ступай, Хозяйка Монастыря.
Меня сдавила его малодушная интонация.
– Оставляй своих послушниц и рабов, – продолжал голос.
Охраняющие дверь переглянулись.
– Пожелаю оставить главного из них, – уколола я и побрела в сторону сада.
Силуэт Хозяина Монастыря двинулся следом. Тень упала на осоку и пару подстриженных древ. Я тронула свисающую ветвь и едва не расплакалась. Для умиротворения и удовлетворения требовалось так мало.
– Это всё, чего ты хотела? – уловил мужчина.
– Достаточно было спросить.
– Желания послушниц беспокоят меня в последнюю очередь, позабыла? – упрекнул он, отдавая воспоминаниям разговор в день знакомства. – Превыше моих желаний на этой земле ничьих нет и не будет.
– А если они совпадут? – я улыбнулась – впервые за последние дни – искренне. То растопило мужское сердце: вынудило без ума нагнать и, взяв за руки, обернуть на себя. Моё же сердце растопили шелест крон и запах зелени. И всё-таки для спокойствия требуется немного.
Ветер подхватил мои волосы и приласкал ими мужские плечи, спровоцировал сплетни шуршащих трав и подглядывающих послушниц.
– Прекрати издеваться, ведь я не могу этого сделать, – спокойно отозвался Хозяин Монастыря, заглядываясь на губы.
– Я тоже, – ответила я, заглядываясь в потерянные глаза.
– Хоть и хочу, – уточнил более невластный голос. То значило: принципы нерушимы. Принципы Монастыря, личные, мирские. Порядок нерушим.
– Взаимно, – упрекнула я. То значило: после совершённого и свершённого прощение не придёт, после его решений (в моём понимании – ошибок) как раньше быть не может.
Пальцы прогулялись по плечам и взобрались к лицу. Ян поправил вырывающуюся прядь и спадающую бретель.
– Убери свои руки, – с трудом выпалила я.
Так резво, броско, вопреки распирающей груди.
Здание Монастыря обросло глазами и ушами. Все и всё смолкло: и дрожащие деревья, и воющие на горизонте пески, и ревущие над разбитой дорогой вороны, и плывущие по небу сухие облака.
– Предпочту остаться верной женой. Убери свои руки.
Хозяин Монастыря послушался. А затем склонился к лицу и лбом припал ко лбу. Зажмурился.
– Страдаешь, Ян? – нашептала я, ибо тайна имени ещё существовала, а тайна чувств была очевидно нелепа и потому недостойна громких речей.
Но разве не самые главные слова произносятся едва слышно?
– Я радуюсь, Луна, – солгал Хозяин Монастыря и измученно засмеялся.
– Очевидно.
– Ты заслуживаешь имени своего мужа и его самого, это