хочешь в это верить, Ян, но уже поздно.
– Я убеждён.
– Отчего же?
– Ты спокойна, – о, просто тебе неведом пожар в душе, – легка, – груз спрятан за плечами, а потому незрим, – в той же манере измываешься надо мной, подстрекая им, – что ещё мне остаётся? – признайся.
– Спроси у обслуживающих комнаты девочек, если до того опустился. Проверь простыни.
– Я верю в женскую солидарность.
– Тогда правды тебе не узнать. Можешь, конечно, позвать его…и спросить всё сам. Но не покажется ли это странным?
Тут я оступаюсь.
– О, радость, уж что-что, а это странным показаться не может. Тебе неизвестно былое: связывающее прошлое и степень откровенности.
– Ты всегда обсуждаешь своих женщин с клиентами?
– Предпочитаю слушать об их женщинах. Иногда делить.
Беседа вновь перетекает в его сторону, и я должна перевесить: ужалить, усмирить. Дотягиваюсь до остывшей руки и кладу её чуть ниже своей груди, чтобы мужские пальцы могли пересчитать прорисованные рёбра.
– Хочешь знать, делал ли он так?
Опускаю руку, вырисовывая дугу талии, и замираю на ней. Ян чертыхается, скалится и едва не воет, но совладать с самим собой не может.
Ты проиграл.
– Тебя волнует, как далеко он зашёл?
Прилипаю к краю стола и, закинув ногу на ногу, позволяю спуститься до бедра.
– Остался здесь или сделал вот так…?
Отодвигаю раскосую юбку и указываю на внутреннюю часть, где кожа особенно мягка и тепла.
– Ты знаешь этого человека. Как он поступил?
Хозяин Монастыря закрывает глаза. Однако не для того, чтобы представить, а чтобы не видеть. Не думать. Не ловить бархат кожи, не воображать, как ею обладал иной. Или же…?
– Когда он касался одних губ, – заключила я и показательно прикусила изнанку щеки, – пальцы у него были холодные. Когда касался других – горячие. Угадай, в какой момент какие?
Я соврала, но то подействовало.
Ян ругнулся на старом наречии. Рот его наполнился обилием шипящих, глаза – гневом. Отодрал руку от моего бедра и ею же схватился за челюсть.
– Я не верю тебе.
– И не должен, – пожала плечами. – Но в следующий раз, когда встретитесь с ним, присмотрись к его губам и предположи, где они были, – я засмеялась, а Хозяин Монастыря повторил ругательства. – Позволишь ему подписать хоть один документ, зная, что сжимающие перо пальцы, сжимали нечто ещё? Позволишь ему говорить, разрезая воздух языком, с осознанием, что ещё изучал этот язык?
– Закрой свой поганый рот, Луна, – обмяк мужчина. То было поражением с его стороны и первая одержанная мной победа. Вкус был сладок, хотя немного отдавал металлом.
– Чего ты завёлся, Папочка? Хотел пригласить в спальню? Расслабься, Ян, обойдусь без твоего пыхтения.
– Что ты сказала?
– Сказала, мне необходимо новое платье. Хочу синее, в пол. Могу просить тебя о новой одежде?
– Послушницы не могут… – в попытке сделать хитрую