вернуть похищенное – в этом я глубоко сомневаюсь, – мысленно прокомментировал Самарин, – а вот насчет того, чтобы найти грабителей…».
– Сделаю всё, что могу. Тем более что об этом меня просил товарищ Луначарский. – Самарин сделал ударение на слове «товарищ», чтобы швейцарец не особенно обнадеживал себя тем, что видит в его лице осколок царской империи. – Но для этого вы мне должны рассказать всё, буквально всё, включая даже самые, казалось бы, незначительные мелочи, касающиеся этого ограбления. И даже не самого факта ограбления, а всё, что предшествовало этому налету.
– То есть, вы думаете?..
– Да, – подтвердил догадку Одье Самарин, – и поэтому меня интересует не столько факт ограбления, то есть выноса известных вам чемоданов из здания норвежского посольства, сколько предыстория того, как и почему эти чемоданы и дорожный саквояж Фаберже оказались в посольстве Норвегии.
– Судя по всему, вы уже многое знаете из этой неприглядной истории, – буркнул Одье.
– Только то, что было написано в письме, которое Карл Густавович адресовал наркому Луначарскому.
– Вы могли бы показать мне это письмо?
– Да, конечно.
Самарин достал из внутреннего кармана сложенный вдвое конверт, передал его Одье, и пока тот, водрузив очки на нос, читал письмо, время от времени возвращаясь к строчкам, которые, видимо, более всего заинтересовали его, Самарин рассматривал гостиную, в которой принимал гостей руководитель Швейцарской миссии в Петрограде.
Внешне гостиная как гостиная богатого петербургского дома, хозяева которого не поскупились на ее отделку, но что заставило Самарина насторожиться, так это характерные следы того «революционного» погрома, который стремительным вихрем пронесся не только по дворцам петербургской знати, но и по дому Фаберже. И это казалось более чем странным, так как он уже давно был сдан в аренду Швейцарской миссии, вся движимость и недвижимость которой охранялись Декретом о защите собственности иностранцев.
Одье дочитал письмо до конца и, уже возвращая его Самарину, спросил:
– Что бы вы хотели выяснить еще? Я внимательно прочитал письмо, и, как мне кажется, мой друг Карл изложил в нем всю суть этой неприглядной истории.
– «Неприглядной» почему?
– Да потому, что это ограбление ложится темным пятном как на мое имя, так и на имя Мартина Андерсена. – Он стащил с носа тяжелые, массивные очки в роговой оправе, протер платком начинавшие слезиться глаза и с долей скорби в голосе произнес: – Признайтесь, у вас тоже мелькнула мысль, что к этому ночному налету причастен и я?
Даже не помышляя перебивать посла возражениями типа «Как вы только могли подумать об этом?», Самарин только пожал плечами, однако Одье продолжал гнуть свою линию:
– Я уверен, что подумали, и не надо кривить душой. Да и как не подумать, если Карл передал мне на хранение столько драгоценностей, что об их истинной стоимости даже подумать страшно. До поры до времени этот проклятый саквояж вместе с его чемоданами