вот, говорит, Феша, ты теперь в моем доме без мала годков пятнадцать живешь, и я была много довольна тобой, а если умна будешь, то и впредь твои услуги за мной не пропадут» (а сама при этом, знаешь, этак потихоньку мне красненькую в руку сует!).
Подивилась я на ту пору, потому как расчетливые были барыня; однако виду не показываю и, как водится, к ручке сейчас: «Покорно, мол, благодарю, сударыня, рада вашей милости и впредь завсегда стараться!»
«Ну, а коли так, говорит, то отныне вот какой тебе указ от меня выйдет: все письма на имя барышни и Дарьи Михайловны, а также и те, что они сами писать будут, перво-наперво ко мне на стол подавать! Слышишь, Федосья, поняла?»
«Как не понять, дело немудрящее», – а только чувствую, что она тут что-то неладное затевает.
«И не вздумай болтать! – говорит. – Смотри, чтобы весь этот разговор промеж нас оставался, а случай что узнаю, так тебе же худо будет, потому как моя расправа коротка, голубушка, паспорт в зубы – и на все четыре стороны марш. Слышишь, Федосья, поняла?»
Как не понять, оченно даже поняла: паспорт в зубы да и марш! А только легко ли и нашему брату место терять, тоже и это подумать надо, а особливо ежели у кого в деревне целая семья на шее висит?
Жаль-то мне, жаль было Дарью Михайловну и тебя, Иринушка, жаль, слов нет, а только скажу по правде, свою долю злосчастную еще жальче! Ну, вот я и стала орудовать, матушка, да так-то навострилась, скажу тебе, что вскорости ни единого письма больше помимо моих рук не проходило. И много мне в ту пору от барыни двугривенничков да полтинничков перепадало, а иногда раздобрится, так, смотришь, и целый руп подарит!
Однако стала я, матушка моя, примечать, что Дарья Михайловна за последнее время словно чего-то хоронится от меня; бывало, прежде ейная комната завсегда открыта, а тут как примется моя барыня какие-то бумаги разбирать, так сейчас и дверь на запор!
Ну, думаю, видно, подозревать стала!
Вот как-то утречком вхожу я невзначай в ее спальню и вижу: сидит твоя мамушка, пригнувшись над письменным столиком, и что-то пишет, да, должно быть, что-то важное, потому как даже и не обернулась в мою сторону, когда я тихонько к дверям подошла. Это было уж к концу, заметь, почитай, перед самой последней болезнью ее.
«Позвольте, говорю, сударыня, письмецо, я сейчас мимо почты пойду!»
А она, куда тебе, и не смотрит на меня, только рукой махнула: «Не надо, говорит, сама отнесу!»
A где тут сама, когда еле ноги волочит да и пишет-то, можно сказать, через силу совсем!
Однако как-никак, а письма этого мне так и не удалось заполучить. Дарья Михайловна каким-то манером ухитрилась помимо меня его на почту отправить, а как отправила, так и слегла, словно она тут разом всех своих сил решилась.
Ну, думаю, беспременно теперь будет ответа ждать, как бы мне только ответа не прозевать!
Но мое дело и тут не выгорело: ответ-то пришел скорехонько, да только в руки ко мне не попал. Как на грех, я в тот день была у барыни в спальне, ейным бельем занямши, а прачка-то у нас новая жила, порядков в