Грузии, святая, мудрая царица Тамара! Зачем произносишь ты это имя, княжна-джан? На нем кровь и смерть. Избави Господь каждого христианина от встречи с Керимом-душманом!
Испуганное лицо Маро рассмешило меня.
«А знаешь ли ты, Маро, что я встретила его? Он теперь даже мой кунак!» – готово было с гордостью вырваться из моей груди.
Но я вовремя удержалась и, плеснув в хорошенькое лицо Маро студеной водой, крикнула ей со смехом:
– Ну и трусиха же ты! – и со всех ног кинулась из комнаты пожелать доброго утра отцу.
Все дрожит в моей душе, все трепещет.
Непривычная к шуткам и смеху, я сегодня шутила и смеялась с Маро. Это так необычно, так ново, что я сама не узнаю себя.
Это не веселый смех… Он не может быть веселым, когда на душе моей камнем лежит вина в гибели лошади…
Но что делать, если слёз не дано моей душе?
Что делать, если мое сердце черство и сурово, как горная каменная глыба?
Мой нареченный отец сидит в столовой. Перед ним в прозрачной фарфоровой чашечке дымится вкусный, крепкий турецкий мокко. На тарелках перед ним разложены настоящий грузинский соленый квели[23], который мастерски готовит у нас Маро и который испокон века не переводится в нашем доме, пресные лаваши и лобио. Тут же лежит кусок персикового пирога, остаток вчерашнего ужина.
При виде любимого кушанья я разом почувствовала волчий аппетит и, поцеловав отца, с жадностью набросилась на еду. Отец с нескрываемым удовольствием любовался мной. Когда я закончила мой завтрак, он нежно притянул меня к себе.
– Люда мне сказала, – начал он своим ласковым голосом, – про твое несчастье, Нина! Бедный Смелый погиб в горах, но ты не горюй, моя девочка. Лишь только залечим твою руку, ты сможешь взять любую лошадь из конюшни взамен твоего погибшего друга!
Едва он докончил свою фразу, как я испустила дикий крик радости и повисла у него на шее. Я, непривычная к нежностям, ласкала моего отца, как никого не ласкала в мире, я буквально душила его поцелуями и, обвивая своими тонкими руками его седую голову, лепетала сквозь взрывы счастливого смеха:
– Алмаза… Папа, милый… Алмаза подари мне, папа… Алмаза!
– Нина! Радость! Джаночка моя, опомнись! – с волнением произнес отец. – Как можно дать тебе Алмаза, который так и норовит любого сбросить с седла! Ты не проскачешь на нем и одной мили, радость.
– Проскачу, папа! Солнышко мое, счастье мое, проскачу! Клянусь тебе высокими горами Кавказа и долинами Грузии, я усмирю его, папа! Усмирю! – хохочу я, как безумная, в то время как в голосе моем дрожат рыдания.
Мои глаза сверкали. Лицо пылало ярким румянцем. Губы и ноздри трепетали, как у дикого горного оленя.
Наверное, слова ласки были так непривычны и странны в моих устах, что отец невольно поддался их влиянию… Перед его мысленным взором, должно быть, воскресла другая девочка, нежная, как ласточка, кроткая и любящая, как голубка… Он вспомнил свою покойную дочь, и глаза его затуманились слезами. Потом он затих и с минуту оставался неподвижным,