ждал.
Знал, что этим вечером, во мраке и отсветах пламени на глиняном горшке, мы заключим договор. Мое молчание за ее тихие хриплые слова.
– Я вдова, – отозвалась она наконец. Села напротив меня на кривоногом табурете, оперлась локтями о стол, сдвинула с головы выгоревший платок. Погрузила пальцы в спутанные волосы. – Мой муж погиб в море. Сны его пожрали. Слишком далеко с сыновьями старого Дерана отплыли они в сторону острова.
Я молча кивнул. Она смотрела бледными глазами в пространство, в только ей известное прошлое.
– Вышли в море утром, – говорила она. Брови ее сошлись на переносице, будто крылья ласточки. – Над водой стоял туман, но выше сияло солнце. Позже мне говорили, что он сам их подговаривал, но я не верю. Это они. Молодые еще. Смелые. Увидели под водой косяк рыбы, поплыли в сторону острова. И вдруг оттуда что-то пришло. Их объяло черное облако. Вернее, только его. Остальные стояли на корме лодки, в солнце. А на носу был туман. И мой Аррэ, который в нем кричал. Размахивал руками, словно отгонял рой пчел. А потом упал лицом вперед, свесился через борт. Облако черноты отступило. Парни Дерана выловили его, но он был уже мертвый.
Брови словно свело судорогой, а блеклые глаза продолжали всматриваться в невидимое прошлое. Я думал, что она замолчит. Что подарит мертвому минутку тишины. Но нет. Она продолжила нескладный рассказ, и только шишковатые пальцы ощупывали край стола.
– Тогда-то я и стала плетельщицей, чтобы не подохнуть с голоду. Сюда заглядывали бабы рыбаков, порой приносили хлеб, сыр, рыбу. Приходили посидеть, помолчать со мной. Увидели, что я умею плести сети и латать их. Есть у меня это умение в пальцах. И сказали своим мужикам. С той поры я для всех тружусь, для всего села.
Я ждал. Мои вопросы висели в воздухе. О Торренберге. О нем. Но ей нужно было сплетать рассказ, словно сеть. По собственным правилам.
– Бывали такие, кто приезжал, чтобы плыть на остров. Немногие. Но некоторые добрались аж сюда. Уставшие, запыленные. Лишенные сил. С тем голодом в глазах, с пустотой. Для них на земле уже не осталось ничего, и поэтому они хотели заблудиться во снах. Потому что каждый из них что-то потерял. Любимую женщину или ребенка. Или мастерскую и добро. Или все сразу. Прибывали к нам, потому что наша хибара подальше от села стоит, первая от тракта. Как и вы, господин, прибыли.
«И как он», – хотелось сказать мне. Но я смолчал. А она коротко взглянула на меня, словно только что заметила мое присутствие. Потом снова засмотрелась в невидимое.
– Мы не отговаривали их, – продолжала она. – Но прежде чем они отправлялись, мой Аррэ провожал их в село, чтобы они увидели старого Склайяра. Он единственный был на Торренберге. Давно. Эти, что приезжают, обычно пытаются поговорить с ним. Выспросить. А потом молча разворачивают лошадей и уезжают, только пыль за ними столбом.
Это был момент – тот единственный, – когда я мог задать вопрос.
– Но он ведь не уехал, верно?
Она бросила на меня взгляд: острый, словно кинжалом ткнула.
– Нет.