сегодня дома? – обратился он ко мне по фамилии. Чаще всего он называл меня именно так.
– А…
– Не уходи никуда. Я скоро приеду.
«Скоро» длилось часа три. Первые полчаса – сплошной стресс. Лишнее – с глаз долой! Если учесть, что мое имущество помещалось в два чемодана, то задачу эту можно было отнести к одной из самых легких. Сложнее было сделать трясущимися руками тщательный макияж, к которому я предъявляла жесткие требования. Во-первых, я категорически не принимала свое лицо без косметики. Близорукие глаза казались мне подслеповатыми, а бледный, несколько анемичный покров кожи имел болезненный вид. Во-вторых, в театральном институте у меня была пятерка по гриму, и я привыкла самосовершенствоваться, направляя свой перфекционизм в правильное русло. И, в-третьих, я понимала, каких красивых актрис он видит рядом с собой. Они безукоризненны и волшебны. Я просто обязана соответствовать. Даже с отечественной тушью, похожей на сапожный крем, в пластилиновый кусочек которой надо было сначала плюнуть, затем растереть корявой, короткой, пластмассовой щеточкой, а там уже творить этой ваксой чудеса. Некоторые так привыкли плеваться перед получением роскошных ресниц, что предпочитали тушь ленинградской фабрики всяким польским и даже французским. Тем более, импортные товары тогда появлялись редко, без предупреждения, то бишь, без рекламы. Надо было пол-Москвы облазать, чтобы наткнуться на толпу алчущих спасти мир своей красотой. Ага, километр очереди! Значит, выбросили импорт. Именно слово «выбросили» крутилось в обиходе. Как будто зарубежная продукция заслуживала лишь брезгливого и пренебрежительного отношения.
Еще говорили: дают. «Вчера на Петровке давали ланкомовскую пудру!» Словно кусок мяса давали толпе. Утоляли наш голод на время, улучшая товарооборот страны. Но и не поважали особо. Чтобы женщины Советского Союза знали свое место. В великой державе. А то еще пристрастятся к зарубежному и станут заглядывать за «железный занавес». Нельзя! Опасно. Там – акулы капитализма. Но бояться их не надо. Надо плевать на них… в тушь для ресниц!
Одевалась лихорадочно. Для встречи с ним, разумеется, в самое-самое. Новый облик любимой для мужчины – что новая женщина. Эх, шоколадные бы брючки! Ладно, надену платье, подаренное мамой. Черное, эффектное, почти вечернее. Поясок… Поясок не нахожу! А без пояса в нем, как беременная. Беременная! Вот бы от него! Ой, что я несу? От него нельзя – бросит сразу. И будет прав. Потому что слишком известен и почувствует себя использованным. А я не собираюсь ставить его в неловкое положение. Пускай ему будет комфортно и радостно. Вот сюда, в кресло, он сядет, а я подам ему чай с лепестками мяты. И присяду перед ним на корточки, чтобы лучше видеть его лицо. Красивое, с гармоничными чертами, живое, как у игривого ребенка. И совершенно родное.
Почему так? Видимся редко. Но дело не в том, насколько часто ты видишь перед собой лицо. А вот что ты в этом лице видишь, читаешь там что – это только тебе известные иероглифы и знаки, обусловленные всей твоей сутью и предыдущей жизнью.
Так. Всё готово. Постельное белье – чистое, парадно-выходное, ровненько застелено хозяйским покрывалом. Из светлого патлатого коврика пальцами