мог бы передать ей те идеалы, если бы был идеалистом сам, и что перевоспитать буржуазную фифу означает утянуть ее в смерть. Однако вместо этого они становятся бандитами и начинают грабить банки. Этот странный ход не обоснован, и создает чувство, что драматургия как будто сворачивает в другую сторону от того, к чему он шел, и после этого через экшн-сцены к финалу, где они говорят друг другу: «Ну что, ограбим еще вот этот банк – покрупнее?». И вот Никкол опять подводит своего персонажа к очень важному открытию философского плана, который может быть перенесен в общественно-политический, – и как назло, будто специально, делает его не настолько умным, чтобы не принять свой идеалистический квест за преступление. Америка крутится между капитализмом и социализмом, не способная поднять обе формы строя в трансцендентное, потому, что, выходя из дологического этапа, можно стать только преступником, человек в Америке минует такой ключевой момент в развитии, как преодоление экзистенции. Показ художника как убийцы в американском кино сделал из социалистов преступников, которые могут противопоставить машине капитализма только свои акты терроризма. Фильм задает систему общества, где временные зоны обозначают географические территории, где классовые барьеры теперь нарисованы на карте. В конце классовые барьеры стираются, капитализм складывает оружие, и революция бандитов распространяется на еще более крупный банк. У Никкола всегда была эта идея, что социалист – более сильный класс в силу отсутствия денег, и оттуда, скорее, поднимется сверхчеловек, кто разрушит систему капитализма ради более свободного общества. Но то, что Америка никак не может понять сверхчеловека как артистического, пересматривает его с точки зрения убийцы, это ее вечное верование, что, идя против материального, человек становится преступником. У сверхчеловека в социализме нет иного выхода, кроме как стать преступником. В этом смысле богач, рассуждающий про необходимость классового разделения в силу самой природы человека, и разумного баланса, который не может быть разрушен для одного или двух поколений без того, чтобы вернуться, кажется более здравым. Хотя это явно полицейское государство, где сами отношения людей построены на искусственном, и лишены гуманизма, оставшегося только низшим классам, кто едва сводит концы с концами в гетто, и хотя это общество наблюдения, где все контролируется камерами, где следят за всеми, кто незаконным путем приобрел время, в принципе, это общество, кажется, построено на многих достоинствах: так в нем, к примеру, есть идея, что применение насилия стражами порядка запрещено в пределах этой зоны, и главный страж нарушает его, открыв огонь на поражение, только когда нахал из гетто угрожает перевезти через границу миллион лет. Весь фильм видится тоже как критика глупости социализма, который своими действиями приводит к эскалации насилия со стороны капитализма – естественно, в страхе аморального сверхчеловека, преодолевающего классовые барьеры вместе
