указала на половые признаки этой среды, независимо от ее пола. Можно только снова поразиться, до какой степени эта среда понастроила себе заслонов от природы мужчины, чтобы вообще не чувствовать то начало, что стоит за этим фильмом, за характером режиссера, столь очевидным образом. Если для женщины это простительно – ее аморальность и легкое, не требующее усилий отступление от христианских канонов (те же люди называли фильм «Елена» шедевром), это нельзя исправить, только спасти от самой себя, но видеть подобные вещи от мужчины было его позором. Не видеть христианское начало за этим фильмом, утверждающим отсутствие Бога в сюжетном пласте, но не в мизансцене; не понимать, что режиссер мог бы быть Ларсом фон Триром, but wouldn't, могли люди, которые вывели теорию о том, что режиссер не обязан стараться для зрителя, а разваливать технику из презрения к своим персонажам, зрителям и самому себе, решили, что у человека есть право проецировать нелюбовь к себе и ближнему на искусство. Можно было предположить, что эта антиэстетика не умрет так легко даже после онтологического слома, а будет только усугубляться в порядке протеста: никто не захочет оказаться в ничтожествах, когда добро и красота вернутся к прежнему смыслу, и будет доказывать правоту своей деградации и дальше как положительное, только чтобы не признавать, что послужили идеям зла. Это так же понятно, как и то, что в этих целях люди будут отталкиваться от упадка американского кино.
Это одна из черт русского характера, наложившаяся на аберрации советской интеллигенции: неспособность признать, что в мировом масштабе советское кино не только не представляет собой значительной величины, но почти не играет роли; а советская школа киноактера – одна из худших в мире среди стран, когда-либо получавших признание, она так слаба, что почти можно сказать, что не существует. Россия, конечно, этого не сделает до тех пор, пока жива советская ментальность – она будет показывать людям по телевизору народных артистов, никому не нужных в мире. Но в «Доме» Сергей Гармаш выдал исполнение международного уровня – и по качеству ремесла, и где-то даже опередив западных актеров по способности передать переживание с помощью техники. До того, как этот фильм появился – первый, где все без исключения актеры не фальшивили (а одного этого уже хватило, чтобы называть его «первый российский фильм») можно было вешать лапшу про актерскую игру как национальное достояние.
К режиссеру есть определенные вопросы даже морально-этического плана – к примеру, почему все-таки эти люди погибают (ответ «это жизнь» не принимается – искусство это не жизнь, и сам Погодин достаточно это понимает, чтобы не оправдывать этот ход столь наивными ответами), а где тогда эта вертикаль? Он касался тех вопросов начала 2010-х: является ли кино идеальным пространством, показывает ли кино настоящих людей или обобщенные внутренние сущности, и если второе, если кино НЕ показывает «действительность», то в чем тогда его основной посыл, если не в уходе от нее.
На