падали в обморок, со многими случался тепловой удар. Повсюду в стране царил великий траур. Казалось, что на короткое время народ опять объединился, забыв о внутриполитических проблемах, обо всех волнениях и классовой борьбе, которые постоянно повсюду вспыхивали.
Фрэнсис и Джон договорились встретиться, и она надеялась, что тот об этом не забыл, как в прошлый раз. Гробовая тишина, повисшая над домом, пугала ее. Никто не вышел, как обычно, чтобы позаботиться о ее лошади. Из расположенных поблизости бытовок рабочих не доносилось не единого звука.
Фрэнсис спрыгнула с лошади, одернула длинную коричневую юбку и подвела животное вплотную к каменной входной лестнице, где была тень и где она могла привязать лошадь к перилам. Робко поднялась по ступеням и покачала бронзовый дверной молоточек в форме головы льва, но за дверью по-прежнему не раздалось ни единого звука. Фрэнсис решительно нажала ручку, дверь открылась, и она вошла.
В холле стояла приятная прохлада, но у Фрэнсис всегда возникало здесь тягостное ощущение от сумеречного света.
Стены были отделаны темным деревом и украшены многочисленными фамильными портретами в золоченых рамках. Широкая изогнутая лестница вела наверх. С потолка свешивалась огромная люстра, но, кроме особо торжественных вечерних приемов, Фрэнсис никогда не видела, чтобы она горела. В люстру заправлялись настоящие свечи, которые зажигались все по отдельности. Это была долгая и утомительная работа, требовавшая немало времени и участия нескольких слуг.
«Не знаю, – думала Фрэнсис, – смогла бы я жить в таком доме».
Она зябко поежилась. Вдруг с лестницы донеслись какие-то звуки. Девушка посмотрела наверх.
По ступеням медленно спускался Джон. Даже в полумраке холла Фрэнсис разглядела, что он был бледным и утомленным, словно после бессонной ночи. Небритый, на щеках отросла щетина. На нем были черные брюки, сапоги для верховой езды и мятая рубашка. Усталым движением Джон убрал волосы со лба.
– Фрэнсис, – сказал он, – я как раз хотел посмотреть, не пришла ли ты уже… На сей раз я об этом не забыл.
Джон остановился перед ней, и она взяла его руки в свои. Они были ледяными.
– Что-нибудь случилось? – спросила Фрэнсис. – Здесь стоит такая тишина! И ты… ты белый, как стена, Джон!
В его темных глазах застыл страх, которого она раньше никогда у него не замечала.
– Мой отец, – ответил он тихо, – он умирает.
Где-то в доме три раза пробили часы. Какая-то дверь тихо открылась и так же тихо закрылась.
– О нет, – сказала Фрэнсис. Дрожь в ее теле усилилась, и у нее вдруг возникло непреодолимое желание покинуть холодный, темный дом и выбежать на горячее солнце, прочь от спертого запаха, который повис между старыми стенами. Она жаждала сладкого запаха сирени, которая цвела у въезда на ферму Уэстхилл.
Фрэнсис взяла себя в руки. Она не могла вот так просто сбежать.
– Джон, это ужасно. Мне очень жаль. Я знала, что он болен, но не думала,