их!
Спаси!
Прекратите все войны. Убийства. Расстрелы. Вражду.
Люди мои, помиритесь! Не делитесь на острова, брошенные в океане.
Я одна вас жду на берегу.
На берегу света.
Читаю и перечитываю. Ах, как хорошо начинается повествование, сладко, нежно, вкрадчиво, каждое слово – младенец, излагающий правду. Каждая строка – дитя, подросшее. Каждый абзац – юноша. И вся книга – перевод с языка младенцев на наш язык. И как мне не услышать это? Как не перевести на себя нарастающий гул истины? И стала я вникать в текст, врастать в него.
Сама виновата.
Сама…
И трепещут уста, излагая, раскладывая правду предо мной. И не всё, что говорят они – сахарно да елейно. Слишком вросла я в их речь, слишком осознала.
И теперь мои уста тоже порозовели, разомкнулись. И правду стали глаголить. И скрывать ничего не надо.
Осталось следовать лишь нити повествования – устами младенца!
Именно устами младенца можно нащупать, получить нужную правду.
И Пульхерия настойчиво нашёптывала свою жизнь сама себе! Иначе было невозможно отгадать автора сообщения. Конечно, можно было пойти простым путём: позвонить по указанному номеру. Сказать: «Привет. Мишка косолапый! Это я!» Затем вдохнуть воздух, выдохнуть, взять мхатовскую паузу. В этот момент мужской приятный баритон ответит ей:
– Пуля!
И тут-то Пульхерия догадается: кто написал столь неожиданное сообщение. Хотя это может быть не баритон, а бас или тенор…
БАРИТОН
В Соцгороде честный человек никогда не станет упрекать другого человека в бесчестности, воспитанный в невоспитанности, талантливый в бесталанности, культурный в бескультурье.
Если у тебя хороший голос, то упрекать друзей в безголосице, в плохой певучести – это глупо, это некрасиво, это неверно. Ибо твой хороший голос в любой момент может стать плохим, талант можно потерять, навыки утратить. Оборотистость, кстати, тоже неплохое качество тем более в наше время. Люди, люди, люди…
У Григория Балакина был баритон.
С ним Пульхерию познакомил их общий знакомый. Точнее друг, имя у него Антип. Конечно, у Антипа есть отчество и фамилия, рост и вес, улыбка, возраст. А ещё работа, болезни, развод с женой и прочие житейские перипетии.
Пульхерия влюбилась не в самого Григория, а в его запах. В эту смесь сигарет и хорошего одеколона. Её просто накрыло, как волной. Словно она увидела алые паруса. Солёное море и нечто запредельное. Ветка тогда работала на телевидении, правда в небольшой и негромкой программе и не на первых ролях. Она не помнит, откуда у неё взялась мысль о спасении всего человечества. То ли книги, прочитанные в детстве, повлияли, то ли лихие девяностые с их постоянными митингами на площадях, с движением толпы, то ли вечные агитки на работе, но Пульхерия всерьёз стала раздумывать о том, что будет не только с ней одной, а со всей землёй сразу. Страна рушилась, заводы закрывались, безработица, задержка пенсий, какая-то волокита, непонятное бурление, всё это будоражило, удивляло и одновременно подталкивало на зарабатывание денег, на думы, где добыть пропитание, как бы помоднее одеться.