в эти угрозы, был просто потрясен. Пучинелли твердо заверил ее, что, по его мнению, она была права. Я тоже так думал, хотя об этом и не говорил.
– Они сказали… что я в целости и сохранности попаду домой, если буду вести себя тихо… и если вы за меня заплатите. – Она по-прежнему старалась не плакать. – Папа…
– Дорогая моя… я все бы отдал! – Он сам того гляди готов был разрыдаться.
– Да, – сухо подтвердил Пучинелли. – Ваш отец заплатил.
Я посмотрел на него.
– Он заплатил, – повторил он, твердо глядя на Ченчи. – Сколько и где – знает только он. Иначе вас бы не освободили.
– Я был рад тому, что мне выпал шанс, после того, как ваши люди… – защищаясь, заговорил Ченчи.
Пучинелли быстро прокашлялся и сказал:
– Продолжим. Синьорина, опишите, пожалуйста, как вы жили последние шесть недель.
– Я не знала, сколько времени это тянулось, пока тетя Луиза мне не сказала. Я потеряла счет времени… столько дней… да это и не имело значения. Я спрашивала, почему так долго, но они не отвечали. Они никогда не отвечали. Не было смысла спрашивать… но я иногда все же спрашивала, чтобы услышать собственный голос. – Она замолчала. – Странно разговаривать так. Я целые дни вообще ничего не говорила.
– А они говорили с вами, синьорина?
– Они давали приказы.
– Какие?
– Забрать еду. Выставить… парашу… – Она осеклась, затем сказала: – В этой комнате все это так дико звучит…
Она обвела взглядом благородные книжные шкафы, возвышавшиеся до самого потолка, обитые шелком кресла, бледный китайский ковер на мраморном полу. Каждая комната в этом доме была полна непринужденной атмосферы благополучия, старинных вещей, стоявших тут десятилетиями, сокровищ, уже воспринимаемых как должное. За свою карьеру жокея она, наверное, не раз жила в бедных комнатенках, но сейчас она взирала на свои корни, как я понимал, свежим взглядом.
– В палатке, – сказала она покорно, – был кусок пенополиуретана, на котором я спала, и еще кусок поменьше, вместо подушки. Там еще была параша… обыкновенная бадья, как в конюшнях. Больше ничего. – Она помолчала. – С одной стороны палатки была «молния». Она открывалась только на пятнадцать сантиметров… выше она была заклинена. Они говорили мне, когда ее расстегнуть, и я находила там еду…
– Вы могли видеть из палатки комнату? – спросил Пучинелли.
Она покачала головой.
– За «молнией» была еще одна палатка… но слегка провисшая вроде бы… в смысле, установленная не так, как другая палатка для жилья… – Она помолчала. – Они велели мне и не пытаться проникнуть в нее. – Снова молчание. – Еда всегда стояла так, что я легко могла ее достать. Прямо за «молнией».
– Что за еда? – спросил Ченчи, глубоко встревоженный.
– Макароны. – Молчание. – Иногда горячие, иногда холодные. С подливой. Думаю, консервированные. Короче, – устало сказала она, – их приносили два раза в день. И со второй порцией обычно бывали снотворные таблетки.
Ченчи было негодующе выкрикнул