после прочтения сквозь то отверстие. – Она помолчала. – Они выключали музыку только тогда, когда записывали меня.
– Вы видели микрофон?
– Нет… но я четко слышала сквозь палатку, как они разговаривают, потому я думаю, что они записывали меня снаружи.
– Вы могли бы припомнить их голоса?
Она невольно вздрогнула.
– Два – да. Они больше всего говорили. Но были и другие. Тот, что делал записи… я узнаю его. Голос был такой… холодный. Второй был такой отвратительный… казалось, он наслаждается этим… но хуже всего он был в самом начале… или я привыкла, и мне стало все равно. Затем был один, который все время извинялся… «Прошу прощения, синьорина», – говорил он, когда приносил еду. А один просто ворчал… Никто из них не отвечал, когда я говорила.
– Синьорина, – сказал Пучинелли, – если мы прокрутим вам одну из тех записей, что получил ваш отец, вы скажете нам, если узнаете голос?
– О… – Она сглотнула. – Да, конечно.
У него с собой был маленький магнитофон и копии записей. Она опасливо смотрела, как он вставляет кассету и нажимает на кнопку. Ченчи крепко взял ее за руку, словно мог защитить от того, что ей предстояло услышать.
– Ченчи, – послышался ЕГО голос, – ваша дочь Алисия у нас. Мы вернем ее после того, как вы заплатите пятнадцать миллиардов лир. Послушайте голос своей дочери.
Щелчок. Затем голос Алисии. Потом снова ОН:
– Поверьте ей. Мы ее убьем, если вы не заплатите. Не тяните. С карабинерами не связывайтесь, иначе вашу дочь изобьют. Мы будем бить ее за каждый день опоздания, а также…
Пучинелли решительно нажал кнопку, резко и безжалостно отсекая самые страшные, мерзкие угрозы. Алисию и так трясло, она едва могла говорить. Она коротко и выразительно кивала.
– Вы можете поклясться?
– Д-да…
Пучинелли убрал магнитофон.
– На всех записях один и тот же мужской голос. Мы провели экспертизу голоса, чтобы быть уверенными.
У Алисии пересохло во рту, она с трудом сглотнула слюну.
– Они меня не били. Даже не угрожали. Они ничего подобного не говорили.
Пучинелли кивнул.
– Угрозы были для вашего отца.
– Папа, – с напряженным волнением сказала она, – ты же не заплатил столько? Это же все… ты же не мог…
Он ободряюще покачал головой.
– Нет-нет, ничего подобного. Не волнуйся… успокойся…
– Простите, – сказал я по-английски.
Все удивленно повернулись ко мне – словно вдруг обои заговорили.
– Синьорина, – спросил я, – вас ни разу не перевозили с места на место? Особенно четыре-пять дней назад?
Она покачала головой.
– Нет.
Однако ее уверенность поколебалась, и, нахмурившись, она сказала:
– Я все время была в палатке. Но…
– Что «но»?
– Последние несколько дней чувствовался запах свежего хлеба, как в пекарне, и свет был вроде бы ярче… Но я подумала, что они, наверное, отодвинули занавески… хотя я вообще-то мало о чем думала. В смысле, я так много спала… так было лучше…
Конец