нехотя появилась в дверях.
– Конечно, нравится. Он, когда пишет, не ругается. Только курит еще больше.
– Нет, правда, здорово, – не унимался Измаил. – Знаешь, как мы сделаем? Я на днях получу за выступление, мы возьмем бутылку и пойдем к Голышеву. Он нормальный дядька, фронтовик, пишет очерки…
– И пьет водку, – продолжил Эдик.
– Ты не понимаешь, – рассердился Измаил, – он же парторг Союза. – Бодаенко тебе наобещает, сколько хочешь, а этот может сделать.
– Что он сделает? Убьет Коляду? Или отменит советскую власть?
Генерал в отставке Коляда был директором издательства. Однажды краем уха услышал он, что в очередной издаваемой книге есть стихи о Лорке.
– Кто така Лорка? – спросил Коляда рецензента.
– Испанский поэт, – оторопел профессор.
– А чи вин прогресивный?
– Его расстреляли фашисты.
– О це добре!
Измаил разволновался.
– Ты только напиши побольше, и пойдем.
– Напиши, напиши… Уже сто двадцать страниц, тебе хватит?
– Отлично, старик, на днях и пойдем. Ну а вы, Лена, пишете? А ну прочтите что-нибудь…
– Ой, дядя Изя, – закручинилась Лена, – это такое гамно…
– Ленка, не ломайся, – прикрикнул Эдик, – давай последнее, про мясо.
– Может на стул стать? – ломалась Лена.
– Что ты будешь делать! – сокрушался Измаил. – Читайте, я вам говорю, а не то хуже будет…
– Как, еще хуже? Ну ладно. – Она вздохнула.
– Громче, – крикнул Эдик, едва Лена начала.
«Ни пустоты, ни слов
В себе не нахожу я.
До следующих дней
Душой не добрести,
И все-таки туда
Веду себя, чужую,
Где не смогу себя
По-прежнему вести»
– Ну, так хорошо, – похвалил Измаил, – вам надо больше писать.
– Читайте Пушкина, Маяковского, – ехидно подхватил Эдик.
Измаил устало махнул рукой: «Ну тебя к черту».
Плющ ехал двадцать девятым трамваем по Люстдорфской дороге. Сергеевы – люди, что называется, приличные, семья все-таки, кое-какие бабки наверняка есть.
Неловко, конечно, но не потому, что чужие, напротив, очень даже свои – сколько в юности провел с ними времени, неловко оттого, что если ты свой, то где же ты, падла, пропадал столько времени, и появился, когда пришла нужда. Ну, ничего, не так страшен черт… самое трудное – первый момент, удивление и вопросительные взгляды. Тут главное не частить и вести себя естественно и спокойно.
Ольга Михайловна, наверное, совсем старенькая, и сердце, помнится, у нее всегда болело. Вовчик, Владимир Сергеевич, «рыжий», как называет его Эдик, кажется, начальник какой-то пусконаладочный, все ездит куда-то в Дрогобыч, в командировку. Роза, классная тетка, сильно только строгая, где-то там, в исполкоме работает.
Трамвай проезжал вдоль длинной каменной стены Второго кладбища. У входа сидели старухи с маргаритками и ромашками,