Халь могла подумать, что наконец-то в родильном покое зажгли курильницы с самым сильным опиумным настоем, если бы не была уверена, что Сент строго-настрого приказал убрать из женской половины все средства, имеющие хоть какой-то наркотический эффект. Плод не должен подвергаться ни малейшему воздействию. Обезболивающие лекарства тоже попали в этот список, и теперь императрица не имела никакого шанса на облегчение страданий, хотя даже самая ничтожная служанка во дворце могла рассчитывать на дозу средства в случае, если нужно облегчить боль.
В перерывах между схватками Халь вспоминала, как она добивалась внимания императора, и это оказалось совсем не просто. По большому секрету за пять перламутровых жемчужин очень юная, но пронырливая мойщица Сента открыла ей стратегическую тайну. Единственной слабостью императора, сводящей его с ума, были нежные розовые пятки.
Халь рискнула и поставила всё на это план. Жемчужины оставались последним сокровищем, наследством ушедших на ту сторону тени родителей. Она драла пятки жёсткой пемзой и втирала в них очень дорогую горькую желчь зверя Ниберу, добытую в пустыне Ошиаса. Ступни постоянно кровоточили, и больше всего на свете с тех пор Халь ненавидела ходить. Ей всё время хотелось лежать, подняв ноги на жёстких подушках, но тщательно продуманный план по вхождению во дворец требовал действий.
Халь знала, когда начнётся весенняя охота, и где именно будет проезжать его величество в погоне за добычей. Ещё за пять жемчужин она смогла пробиться сквозь невидимый, но неприступный кордон, который отрезал от всего мира императорскую охоту.
Императрица помнит пронизывающий холод изморози на выжженном за последний месяц лета подшёрстке степи. Ободранные ступни прошило резкой болью, когда она сняла туфли, поношенные, но ещё сохранившие видимость былой роскоши, и скинула чулки, перештопанные невидимыми швами. Ждать пришлось очень долго, и когда в уже полуденном нагревшемся воздухе раздались клики охотничьих рожков, Халь почти утратила способность искренне улыбаться. Она ненавидела выражение счастье, которое вмёрзлось в её лицо тем невероятно холодным утром.
Но сейчас, в перерыве между схватками, она улыбалась. Когда подумала, что младенец, который вот-вот должен родиться, может хоть немного походить на синга. В свою первую ночь после той охоты они остановились в переносной юрте у Торсинга, стратега Ошиаса, степного нома, и у него к тому времени уже родилось много сыновей. Тогда ещё совсем малышей, и все – гибкие и мягкие, как тигрята. С глазами-лодочками и нежными локонами, не успевшими вызреть в жёсткую чернёную гриву, которую взрослые синги заплетают во множество тугих кос. Малыши возились тёплой, сопящей кучей под их ногами, и его величество хмурился. Их крики и вопли доставляли Сенту беспокойство, но Тор делал вид, что не замечает лёгкого императорского недовольства. Несмотря на всю суровость и дикость степного народа, дети у них – святое, и сыновья Тора могли безнаказанно играть в ногах у отца, пока сами не забудутся здоровым сном усталости тут же, на шкурах, расстеленных на полу юрты.
И