вечности, неподвластной для понимания ни одного физического существа. Он мог многое сверх того, что доступно простым смертным, но только автоматически, вычислив интуитивно алгоритм действий, не понимая причины, принципов, основ, которые приводят к ожидаемому результату.
Сейчас всё происходило неправильно. Плод шёл не затылком, а лбом, он разогнулся и упёрся в тазовую кость, уже даже не бился, замер, не пытаясь найти пути выхода. Дух Шона оказался слишком немощен, чтобы полноценно оплодотворить реальную материю. Он частично уничтожил у зародыша необходимую волю к жизни, и никто, кроме него самого, не смог бы сейчас помочь младенцу появиться на свет.
– Я здесь, не волнуйся, – сказал Шон сам себе и упёрся одной рукой в ходящий ходуном живот. Другой схватил крошечную, отчаянно пульсирующую голову, и осторожно подтолкнул младенца в правильном направлении. Эта голова вот-вот станет его, а Шону вовсе не нужны ни внутренние, ни внешние повреждения.
Он поступал несправедливо. И по отношению к этой несчастной, в сущности, обманутой им императрице Халь, и по отношению к младенцу, который изначально планировал родиться девочкой с совершенно самостоятельной, не имеющей никакого отношения к нему судьбой. Шон украл у неизвестной девочки, которой так никогда и не будет, если не жизнь, то судьбу – точно.
– Простите, – прошептал он. – Но я не могу сейчас исчезнуть.
Это было важно, важнее всех норм морали и нравственности, важнее понятий добра и зла, важнее истинного откровенного облика Ниберу, к которому он, возможно, никогда не сможет подступиться. Шон, а вернее, его глубинная сущность, стремилась встретиться с кем-то, он не знал ещё с кем, но точно понимал, что обязательно должен, а тот, второй, в этом потоке жизни безбожно опаздывал на встречу.
– Это предрешено, да, – опять прошептал Шон, принимая на ладонь горячего, ввинчивающегося в эту паршивую жизнь младенца.
Мальчик молчал, синел на глазах, и тогда Шон зубами схватился за тонкую живую трубочку, тянущуюся к чреву потерявшей сознание Халь. Он рванул всё ещё острыми клыками пуповину, заглотил её обрывок и замер, тяжело опустившись рядом с огромной постелью. Через несколько неизмеримо долгих секунд на лице новорождённого проступили признаки жизни, мертвенная синь растворялась сначала в бледно-белом, а затем стала наливаться розовым. Он дёрнулся, захлебнулся обжигающим внутренности сухим воздухом Таифа.
Раф, открыв ещё мутные, ничего не видящие глаза, истошно закричал от страха.
– Его высочество, наследный принц! – покатилось по всему дворцу, и в родовой зал хлынули акушерки, повитухи, первые придворные дамы, жёны министров – все те, кого вайнир Шон безжалостно выставил из родильных покоев.
Эта разноцветная, благоухающая толпа радостно ввалилась для того, чтобы тут же в ужасе замереть на пороге. Ещё колотились, весело повизгивая, задние ряды, но те, что попали в комнату первыми, увидели, как у подножья кровати, обречённо и неестественно свесив на грудь