как переполняется грудь. На свете столько всего, что можно иметь и не иметь.
Я вернулась к письменному столу, снова выдвинула ящик и уставилась на нитки. А потом сделала нечто нехорошее, но без зазрения совести. Взяла пухлую шпульку с ярко-красными нитками и опустила ее в карман платья.
В субботу перед Пасхой нас всех позвали в столовую. Томфри сказал, что пропали какие-то вещи. Я шла туда и думала: «Господи, помоги».
Ничего не было хуже для раба, чем пропажа старой чепуховины. Достаточно помятой оловянной чашки из буфетной или кусочка тоста с хозяйкиной тарелки… На этот раз исчезла не старая чепуховина и не шпулька с красными нитками, а совершенно новый хозяйский отрез зеленого шелка.
И вот все мы, четырнадцать человек, выстроились в линию перед госпожой, которая нас распекала – говорила, что шелк особенный, его везли с другого конца земли, из Китая, где какие-то червяки пряли нитки. Оглядываясь назад, я думаю, что в жизни не слышала подобного бреда.
Каждый из нас обливался пóтом и дрожал, нервно пряча руки в карманы штанов или под фартук. Запах страха вился над нами.
Матушка была в курсе всего, что происходило за каменной оградой, поскольку госпожа позволяла ей самостоятельно ходить на рынок. Она старалась оградить меня от ужасных вещей, но я слышала про дом мучений на Мэгазин-стрит – белые называли его работным домом. Говорили, рабы шили там одежду, делали кирпичи и подковывали лошадей. Я узнала об этом, когда мне не было и восьми лет. Ходили слухи, что рабов сажали в темный подвал и не выпускали неделями. И еще я проведала о наказании плетьми. Раб мог получить до двадцати плетей. Белый человек за полдоллара покупал серию порок и использовал их для приведения раба в нужное расположение духа.
Насколько я знала, ни один из рабов Гримке еще не попадал в работный дом, в то утро в столовой каждый из нас опасался, что роковой день настал.
– Один из вас виновен в воровстве. Если вернете отрез ткани, а именно этого хочет Бог, я буду милосердна.
Угу.
Хозяйка считала нас совсем пустоголовыми.
Зачем рабу шелк изумрудного цвета?
На следующую ночь после пропажи ткани я выскользнула из дома. Главная задача – незаметно пройти мимо Синди, спящей перед дверью госпожи. Она не дружила с матушкой, потому приходилось быть осторожной, но, к счастью, Синди громко храпела. Я залезла в матушкину кровать, в пустую – мама стояла в углу со скрещенными на груди руками.
– Что же ты вытворяешь?
Никогда прежде я не слышала такого тона в ее голосе.
– Вставай, мы сейчас же вернемся в дом. Ты сбежала в последний раз, в последний. Это не игра, Подарочек. Накликаешь на нас беду.
Она не стала ждать, пока я поднимусь, а схватила меня, как тюфяк, и поставила на ноги. Потом, взяв под руку, спустила по ступеням каретного сарая, протащила через двор. Мои ступни едва касались земли. Она заволокла меня в теплую кухню через дверь, которая никогда не запиралась. Прижав палец к губам, подтолкнула к лестнице