Процедура продолжалась два с половиной часа. Но могло быть и дольше.
Когда мы познакомились, мы говорили по английски. Потом оказалось, что он английский даже не знал. Мне понравились его синие глаза и кудрявые чёрные волосы. После свадьбы они вдруг стали прямыми и никогда уже больше не вились. Он мне сказал, что ему сорок лет, а общие знакомые по секрету сообщили, что на самом деле уже сорок четыре. Он эмигрировал из Польши сначала во Францию. И мы с подругами-музыкантами прозвали его Шопеном. Насмотревшись на мой образ жизни в Киеве, сказал с пугающей серьёзностью, глядя прямо в глаза, что в Германии всё будет по-другому. Чем сильно меня заинтриговал.
После отъезда стал звонить каждый день. И у меня возникло такое чувство, что меня схватили за узду и не отпускают. После того, как он, выпускник философского факультета в Мюнстере, написавший диссертацию по феноменологии Гуссерля и Романа Ингардена, в одном предложении объяснил мне философию Канта и его «вещь в себе», я поняла, что всё пропало и бежать мне больше некуда.
После свадьбы повёз меня в Вупперталь на выставку Василия Кандинского, так как был твердо убеждён, что картины Кандинского надо знать вживую, а не по репродукциям, особенно когда пишешь о нём диссертацию. В первые же дни моего пребывания в Германии записал меня в Staatsbibliothek zu Berlin – государственную библиотеку в Берлине. И я начала ходить туда каждый день, как на работу.
После рождения ребёнка, когда мне казалось, что жизнь закончилась и ничего нового уже не произойдёт, он начал вытаскивать меня из спячки назойливыми вопросами по диссертации. И я, тяжело ворочая остатками мыслей в ватной, одурманенной гормонами и недосыпом голове, вынуждена была на эти вопросы отвечать и не заметила, как постепенно снова вернулась в жизнь за пределами материнства.
Он стал для меня фундаментом в новой стране – переводил, хлопотал, заполнял анкеты, писал письма и ответы на них. Я же учила новый язык и с болезненной стремительностью проходила за несколько лет тот путь, который нормальный среднестатистический немец медленно и неторопливо проходит за первые двадцать три года своей жизни.
Его педантичность стала отличным противоядием от моего хаоса. Теперь, по прошествии многих лет, я так же, как и он, складываю приборы на столе после еды в идеальную ровную линию с одинаковым расстоянием друг от друга – нож, вилка, ложка. И чувствую себя при этом прекрасно.
Я всегда обожала его умение ругаться по-польски – на самом деле по-русски – смачными трёхэтажными выражениями. Поляки умеют это делать по-особенному трогательно и интимно, так, что лучшего приветствия для друга, которого не видел несколько лет, невозможно себе и представить.
Мы превратили наш общий миграционный фон в Германии в мощное оружие, которое даёт нам возможность смеяться тогда, когда хочется плакать, и держать дулю за спиной в самой отчаянной ситуации. Нам даже удалось духовно объединиться в тайный рыцарский орден