одной окровавленной рукой сжимая оставшийся клинок, а другой держась за непонятно откуда взявшуюся рану на боку.
– Сдавайся! – выкрикнул я с колотящимся сердцем и тяжело дыша. – Это твой последний шанс.
Он лишь засмеялся громче, и в полной тишине хохот прозвучал жутковато.
– Сдавайся.
– Нет.
Он взмахнул саблей над моей головой, я упал и перекатился по шипящим углям, наполнив воздух клубами дыма. Я ткнул клинком вслепую дрожащей рукой и чуть не выронил его. И услышал вздох. Эска снова засмеялся, тихо и хрипло.
– Чтоб тебе пропасть, Рах, – сказал он, и смех перешел в кашель. – Пошел ты в задницу.
Выгравированные на моем клинке молитвы скрылись в его животе и вышли с другой стороны, у его руки с охотничьим ножом.
– Мне жаль, – выдавил я липкими от крови губами.
Он опять рассмеялся.
– А мне нет.
Он нацелился ножом мне в горло. Удар должен был меня убить. Мы должны были умереть вместе, но близость смерти, как ничто другое, наполняет энергией чистого ужаса, и я сбросил с себя Эску и откатился. С глухим шлепком Эска рухнул в остатки костра. Темноту ночи наполнило шипение, вонь паленых волос и кожи.
Послышались крики. Торопливый топот ног. Кто-то похлопал меня по щеке.
– Капитан? Капитан! Проклятье, да принесите же факел!
То ли факел зажгли моментально, то ли я отключился, потому что, открыв глаза, увидел пылающий дегтярный факел. Он был воткнут в землю рядом с Йитти, чьи шершавые руки скользили по моей груди, отчего мне хотелось поскорей умереть.
Я простонал.
– Ты еще жив, капитан, – сказал он, – но мне придется тебя зашить, так что еще не все закончилось.
– А Эска?
– Мертв.
Глупый вопрос. Конечно, он мертв.
– Кишава собирается освободить его душу.
– Не нужно.
Только боги знают, почему я это сказал. Мне меньше всего хотелось отрезать Эске голову этой ночью, но заставить это делать кого-то другого…
– Не нужно, капитан?
– Не нужно. – Его игла неожиданно впилась мне в кожу, и я заскрежетал зубами. – Я сам это сделаю.
– Сегодня ночью ты не в состоянии что-либо делать.
– Да будь ты проклят, Йитти! – рявкнул я. – Зашей меня, и я все сделаю.
Он не ответил, но крикнул остальным, продолжая меня зашивать. Я закрыл глаза, стараясь сосредоточиться на окружающих звуках, на голосах и разговорах, на шорохе шагов и фырканье лошадей, встревоженных запахом крови. Я приказал Оруну выгулять их и успокоить – по крайней мере, мне показалось, что приказал. При каждом уколе иглы и жжении протягиваемой нити все расплывалось перед глазами.
Зашив меня и промыв ожоги, Йитти оставил меня в одиночестве. Остальные Клинки давно вернулись к тем занятиям, от которых их отвлекли, хотя относительная тишина в лагере предполагала, что большинство спит. Мне и самому хотелось только спать, но сон придется отложить еще ненадолго.
Йитти оставил потрескивающий