в одной из многочисленных братских могил. Раненого Державина-младшего (его уже никто не называл Ванькой – звали Иваном или даже Иваном Яковлевичем, с особым уважением) без сознания увезли в походный госпиталь. Хотели было отправить в Москву, однако он вскоре пришел в себя и наотрез отказался туда ехать, да и слава богу, не то попал бы к французам, которые вошли в российскую столицу почти через две недели после достославной битвы.
Начался сентябрь. Наполеон обосновался в российской столице. Наши войска стояли на месте, выжидая.
Раненая нога Ивана Державина заживала плохо: жар не спадал. Хирург, главный лекарь госпиталя, грозил неминучим антоновым огнем, твердил про необходимую ампутацию, но юноша не соглашался, хоть и горел в жару, а ногу словно бы черти когтями рвали и шел от нее дурной дух гниения.
– Умереть хочешь? – наконец, не выдержав, вызверился хирург. – Завтра прикажу связать тебя и сделаю, что дóлжно! Понял?
И ушел.
Настала ночь. Иван не спал: то к смерти готовился, то пытался представить свою новую жизнь – бесславную, с деревяшкой вместо быстрой, сильной и проворной ноги, – стискивал зубы, утирал слезы, а когда одолел его сон, явился к нему незнакомец с усталым, изможденным лицом, голубыми глазами и русыми волосами. Лоб его почему-то был перевязан черной лентой.
– Не узнал меня? – спросил он.
– Нет, – шепнул Иван. – А вы кто?
– Дмитрий Видов, – назвался этот человек. Голос его звучал словно бы издалека и отдавался эхом. – Помнишь, ты крест на моей могиле поправлял да дерном ее обкладывал? Спасибо тебе за это.
Иван похолодел так, что потянул на себя кожух, которым положено было укрываться, да только он, от жара маясь, кожушок этот то и дело сбрасывал. И вдруг осознал, отчего озяб: да ведь от ночного гостя веет мертвенной стужей! Уж не простая ли это черная лента, а венчик, которым перевязывают лоб покойнику?..
– Не бойся, – сказал Дмитрий Видов. – Ты не умрешь и ноги не лишишься. Утром жар схлынет, рана твоя заживет, ногу сохранишь.
– От-тккуд-д вы знает-те? – простучал зубами Иван.
– Мне обещано было, – ответил гость.
– Кем? – удивился Иван.
Дмитрий Видов промолчал, только значительно повел глазами куда-то вверх.
– Вы за меня просили, что ли? – прошептал Иван, не понимая, а вернее, боясь понять, что значит этот взгляд. – Но почему?!
– Потому что ты мне душу облегчишь. Снимешь горькую боль, которая гнетет меня тяжелее могильной земли, на мой гроб насыпанной. Ты спасешь мою дочь, а она тебя спасет. Так меж вами и поведется… Я-то помочь никому не смогу. Ни дочке, ни Устиньке моей любимой. Боль и тоска угрызает, и это хуже адских мучений. Вот я и умолил, чтобы тебя сберегли. Отрадно было мне тебя видеть, когда ты на погост приходил. Может быть, заживись я на свете, у меня еще и сын родился бы. Хотел бы я такого сына, как ты! Ты человек добрый и храбрец… Так что не забывай моей просьбы. Не забывай. Клянись,