не радовать родителя, но в следующий раз на мельницу не шел, а мчался к лошадям, доказывая, как понимал это отец, свою излишнюю строптивость. Когда миновали страшные года; война империалистическая, затем, еще более страшная, гражданская война, да кровавая пора продотрядов, и наступило послабление для крестьянства в виде продовольственного налога, и самого НЭП, Петро, из малолетнего сорванца, постепенно превращался в крепкого парня, и первого помощника, особенно на полевых работах. Перед самой революцией, когда Степан с братом Егором, почти одновременно вернулись с фронта, братья решили произвести родственный обмен хозяйствами. Причиной этому послужило то, что Егор, пришедший с войны с покалеченной ногой, не мог обрабатывать свои поля, которые были гораздо обширнее, чем у Степана. В результате, мельница отошла Егору, а все поля достались Степану. Все складывалось достаточно удачно и привело к обоюдному удовлетворению. Егор, вопреки сомнениям Степана, оказался весьма оборотистым мужиком и к началу коллективизации заметно расширил свое хозяйство, обновил оборудование, вдвое увеличил поголовье скота. На скотном дворе и на мельнице у него управлялись наемные работники.
– Папка, – прервал воспоминания звонкий голос Мани, – я к Семенчикам сбегаю на часок, тетка Матрена нас с Наташкой обещала научить вязать каким-то хитрым узлом, а потом пойду с Наденькой поважусь.
– Да сходи, конечно, хлопотунья моя, а где Яшка бродит, – осведомился отец без особого энтузиазма.
– Да где-то здесь болтался, – донеслось из-за распахнутой двери.
Через мгновение, съежившаяся, маленькая Манина фигурка промелькнула в проеме окна. За окном было прескверно. Третьи сутки, первый ноябрьский снег вперемежку с запоздалым дождем, начиная с полуденного часа, падая на подмороженную за ночь землю, к вечеру разжижал дороги на улочках, заодно увеличивая владения бесконечного количества луж.
– Полезу, наверное, я, на печке спрячусь, – подумал Степан Павлович, – заодно и косточки прогрею, а то поясница совсем распоясалась, сейчас мы ей покажем, как себя правильно вести, – бурчал он себе под нос, удобнее, располагаясь на пахнущих дрожжевой опарой овчинах. Тягостные мысли не заставили себя долго ждать.
Как получилось так, что он, и его родной сын, не смогли, в какой-то момент, понять друг друга, накопили горы взаимных обид, общались как едва знакомые люди, что на селе особенно тяжко. Степану казалось, что уж теперь-то, он наверняка бы все смог разрешить, очень легко и просто, и он частично это сделал, когда, собравшись с духом, поговорил с Александрой:
– Дочка, ты прости меня ради бога, – вспоминались ему эти слова, произнесенные с комом в горле. – Не прав я был, давно уже собирался повиниться перед вами, да вот видишь, как все оно вышло. Давай-ка не вредничай, перебирайся к нам, что ты с дитем ютиться здесь будешь, у нас места полно, да и нянька