эмоции не удавалось.
Я предположил среди ингредиентов мимического шедевра стыдливость, отвращение и страх быть втянутым в локальный скандал на окраине кукольной торговли.
Надеюсь, сказал я, брошюра разгонит скуку настоящего, и украсит будущее.
Не беспокойтесь о настоящем, сказал г-н Монро, это прочная штука, что-то вроде газонокосилки, превращающей поле изумительно трепетных одуванчиков будущего в ровненькую и скучную подстилку прошлого, и бесценные эмоции всего лишь питают движитель тарахтящей машинки, и на самом краю акустической суматохи обнаруживается бесценная возможность превратить трагедию в фарс – агония умирающего актёра и зевок сонного зрителя выглядят равно привлекательными.
Я настоял, чтобы изначальные имена кукол не были внесены в счёт. Я намеревался выбрать новые, ничем не запятнанные имена.
Клара означает светлая, и я узнал об этом случайно – я из глупейшего упрямства никогда не узнаю, что означает Адель.
Я назвал Клару Кларой, т. к. она показалась мне несколько бледной – мне не пришло в голову, что имя куклы обязано как-то сопрягаться с её судьбой, и что эта предполагаемая судьба является несложной производной от судьбы купившего её смельчака.
Представьте, что я выбирал имя для чернявой Клары из парадоксальных соображений, и тут обнаруживаются исследовательские мотивы. Но воспоминания, замаскированные под научный трактат, мне не под силу – я не смог бы удержать в узде ни одно из тех скучных предположений, что лежат в основе большинства предумышленных исследований. Исследования в науке, включая науку любви, требуют усидчивости, к которой я не способен – любая подделка будет разоблачена, как бы долго фальшивый знаток не дразнил публику высунутым языком бесполезного опыта.
Я не беспокоюсь о достоверности воспоминаний – меня тревожит непредумышленная подмена, когда гуттаперчевый шарик трепетной сути не будет обнаружен ни под одним из перевернутых напёрстков вездесущего здравого смысла.
Вопросы изнурительных половых отношений, невыносимые эротические сновидения, прелестные инъекции животных радостей, острая приправа недопустимо стыдных вещей, и т. д. – всё это занимает меня мало.
Но под пристальным прощальным взглядом, какой мне придется бросить на историю с куклами, я чувствую растерянность — единственным орудием защиты выглядит полная откровенность.
Удовольствие воспоминаний не в репортерской точности и не в безумных метафизических попытках воскресить содержимое соблазнительной лавки – я завороженно наблюдаю в тысячный раз, как простая чувственность, всегда бывшая золушкой среди моих предпочтений, оказалась обманута качеством изготовления кукол, и выдала порцию романтического счастья, какое я в сентиментальной юности мечтал обрести в объятиях живого идеала, так и не предоставленного природой отчаявшемуся мечтателю.
Не сомневайтесь, этот недостижимый идеал был подробно