– в ТАКОЙ семье, – хотя и без ее придыханий все было понятно. Женька был из неблагополучных. У него пили оба родителя, и папа, и мама, а не только папа, как это было принято в других семьях. В школу он ходил в обносках. А еще его постоянно били, и он никому не мог дать сдачи. Женька был неказистым, маленького роста и более всего напоминал испуганного ощипанного жизнью совенка.
Костя ушел, думая лишь о том, что, если бы Изольда Павловна знала хоть половину правды, без голов остались бы оба. Разумеется, они не были друзьями. Богатенький Григорьев и неблагополучный Балакирев – полноте, вас же засмеют за такое предположение. Их общение было иного рода, и Костя даже спустя много лет так и не смог подобрать слово, которым это общение можно было охарактеризовать. Более всего подходило слово «милосердие».
10
У Кости в школе было много секретов. Если уж на то пошло, часть из них он выбалтывал сам, вольно или невольно. Догадались же про Белогорскую, черт возьми. Но ни одна душа, ни любопытный хорошист Инсаров, ни Элиза Сергеевна, местная сплетница, ни Давлетшина, ни Грачев, ни Шаповалов не знали, что Костя Григорьев общается с Балакиревым. В классе они сидели далеко друг от друга – Костя за второй партой среднего ряда на первом варианте, а Женька у стеночки, – и всегда на всех контрольных у него был второй вариант, впрочем, кого это волновало. Женька писал контрольные на двойки, и над ним вечно висела перспектива отчисления. Они не здоровались, даже когда сталкивались нос к носу в школьном коридоре, и всегда демонстративно проходили мимо друг друга. Почти вся школа, не исключая младших классов, знала о том, что Григорьев влюблен в Белогорскую, но никто, ни одна душа, даже вездесущая фрау Либерман, даже физрук, даже историчка, даже трудовик, даже директор школы (а он, по слухам, раньше работал в КГБ) – никто не знал о том, что он общается с Балакиревым и что его, Костины, родители нет-нет да и подкармливают Женьку. Это была тайна, которую сам Костя решил унести с собой в могилу.
Их странное общение началось довольно давно, еще в седьмом классе. Ах нет, в восьмом. Это был год без Дианы Белогорской – значит, восьмой. А случилось все так. Костя шел из школы домой и возле подъезда, там, где обычно сидели вредные бабки, увидел Женьку. Вредные бабки куда-то делись, очевидно, ушли смотреть «Нежный яд» по Первому каналу. Женька сидел на лавочке, сжавшись в комочек, и старательно прятал лицо, натянув на голову капюшон на манер средневекового монаха. Костя очень удивился, когда увидел Женьку здесь.
– Здрасьте! – выпалил он.
– Забор покрасьте! – злобно буркнул Женька.
Капюшон сполз, и обнаружилось, что у Женьки разбита губа, а из ноздрей торчат две увесистые кляксы запекшейся крови. Женьку недавно избили – впрочем, это было обычное его состояние. Положа руку на сердце, Костя всегда жалел этого безобидного Женьку и никогда над ним не подтрунивал; даже когда Женьку вызывали к доске, и он не мог пары слов связать, и все над ним в открытую потешались – даже тогда Косте были неприятны эти смешки. Порой Костя даже стеснялся этого