обходить.
Наш возница, наверное, и не обратил бы на это внимания, но, как я догадался, его вывел из состояния равнодушия мальчишка – худой, маленький, в огромной собачьей шапке, накрывшей всю его голову так, что глаз не было видно, и в огромных, разного цвета валенках, подшитых и, видно, здорово стоптанных, к которым были прикручены коньки. Валенки были очень большие, а коньки, видно «снегурки», маленькие такие, что их не было видно, и если бы не веревки, которыми были обмотаны ступни валенок, да коротенькие палки, которыми эти веревки были затянуты, чтобы держать коньки, казалось бы, что у пацана нет коньков, а, прицепившись к саням сзади железной крючковатой палкой, он едет за санями прямо на валенках. Этот пацан кричал, как только их сани поравнялись с нашими розвальнями: «Дяденька, дай прокачу-у!»
Этот задиристый крик, наверное, и пробудил нашего возницу. «Вре-ешь! Ну, вре-ешь!» – совсем не глядя на обгоняющую нас пару, нараспев бурчал он и ерзал на своем облучке, скользя и срываясь ногой, положенной боком. Наша тройка, к которой я уже потерял интерес, вдруг преобразилась. Лошади подобрались, а у коренника совсем перестала мотаться голова. Она вытянулась вперед, да так и остановилась, будто кто-то потянул ее вперед невидимой уздой. Пристяжные затопотали, и я, все еще не веря в скорость, вдруг услышал участившийся дробный стук – это был топот наших лошадей.
«Вр-ре-шь!» – продолжал рокотать наш кучер, и вот обе группы – пара и наша тройка – движутся рядом, и никто не хочет уступать. Они уже не просто двигаются, они мчатся. Это доказывает глухой топот копыт наших лошадей по укатанному снегу и то, что Надя и Валя повернулись, съежившись, в сторону и смотрят на наших соперников. Мальчишка перестал кричать и молча мчится, держась своим крючком за сани.
Две упряжки мчались ровно. Наш кучер даже не смотрел в сторону соперников, а просто замолчал и, растопырив локти, шевелил ими, как будто хотел что-то раздвинуть. В этот момент я был счастлив: мне так радостно было мчаться быстро, да еще рядом с кем-то, что я и не подумал о гонках. Я мечтал о скорости и достиг ее. Но нашему кучеру теперь этого было мало. Зачем-то поправив шапку, которая, поерзав, стала на прежнее место, проведя по щеке согнутой в локте рукой, так как руки его были заняты натянутыми вожжами, он вдруг заголосил по-бабьи, будто завизжал: «Мамочки-и-и!» И вдруг мужским голосом: «Вре-ешь!» Не видел я, что он сделал. Нагнувшуюся шапку и трущуюся щеку видел, но больше ничего.
Я услышал, как дробный топот стал на мгновение громче, а потом вдруг пропал, вместо него появились ритмические удары, похожие на стук сотен сапог, когда солдаты идут в ногу. Коренник уже несся. Он совсем вытянулся, чуть запрокинув голову, будто на его голове были большие рога и был он весь устремлен от нас куда-то. Я увидел это потому, что ленты, красные и белые, которыми была оплетена дуга и из-за которых я не мог раньше хорошо видеть голову коренника, эти ленты оттянулись назад и капризно вертелись, а две из них закинулись вверх и обернулись вокруг дуги. Ветер, этот