схватились друг за друга, глядя кругом и на кучера. Место, где все разворачиваются в обратную сторону к Преображенской заставе, давно миновало. Надо было повернуть, а мы не повернули «Держись!» – крикнул кучер и провел в воздухе рукавицей, будто заставляя нас куда-то спуститься. Мы, притиснувшись друг к другу, вжались в дно саней, судорожно держась за сани и друг за друга. Казалось, что наступает расплата за ту радость, которую мы получили.
«Держи-и-ись!» Нас прижало к правой стороне саней, где я не то сидел на корточках, не то лежал. Надю и Валю повалило на меня, какая-то сила сжала нас, и «держи-и-ись!», и дробот копыт – все смешалось. Я только видел перед собой деревянную стойку розвальней, оплетенную несколькими полосками мочала. За стойкой, за мочалом, прямо у моего носа, мчалась снежная полоса дороги, такая твердая и стремительная, что казалось, меня еще чуть сдавят, и я буду царапать носом эту быстро мчащуюся корку.
Что-то загремело. Нас кинуло влево, затем опять прижало, и я вдруг почувствовал, что меня никуда не прижимает. Валя крестилась. Надя вытаскивала меня из угла розвальней и кутала в шубу. Кучер, тряхнув завязками на шапке, повернул к нам лицо. Его усы, брови и края шапки – все было в инее, и под белыми усами открылись зубы, и зубы проговорили: «Что? Боязно? Ничего, милаи, Масляна, она на то и Масляна! Не бойсь!»
Лошади, повернув по крутому спуску и прокатив полозьями розвальней через трамвайные пути, где полозья на мгновение застряли в рельсах (поэтому-то нас и кинуло), развернулись и понеслись в обратном направлении. Снова слева от нас замелькали деревья и накрытые подушками снега кустарники бульвара. Мы мчались.
Далеко сзади было видно, как прилаживает конек к валенку пацан в собачьей шапке (его оторвало на повороте), а впереди была видна тройка, которая еще в начале нашей поездки обогнала нас и которую теперь, судя по тому азарту, что напал на коренника, мы нагоняли.
Теперь уже все мы смотрели вперед и, держась за сани, на всякий случай, смотрели туда, где все крупнее и крупнее, приближаясь к нам, виднелась эта, когда-то лихо обогнавшая нас тройка.
Чтобы лучше видеть, я встал и схватился за локоть кучера. Схватился и испугался, а вдруг он будет ругаться. Но он не обругал меня, а, наоборот, направив на меня заиндевевшие усы, а глазами все глядя вперед, крикнул: «Как звать-то?» Я ожидал ругани, крика, бранных слов, но не этого и, держась за его локоть и глядя ему в усы, молчал. Усы зашевелились, опять из-под них вылезли зубы, такие белые и веселые: «Звать-то тебя как, спрашиваю?» Я не знал, как сказать. Юра? Как-то очень уютно, по-домашнему. Юрка? Меня так звали только мальчишки, а дома никогда. Юрочка? Вообще неприятно, потому что так звали меня все, и именно поэтому мне это не нравилось.
Глядя в усы и зубы, я сказал, как на экзамене или как говорят на причастии: «Георгий!» – и сам понял, как это неуместно и неловко.
Кучер только этого и ждал. Он повернул усы к лошадям и, еще больше подставляя мне локоть, крикнул: «Держись, Егор!» И снова я услышал ритмичный,