угол их фармацевтического, то есть гостевого, столика.
Псы-творцы сегодня особо обходительны были с Ахматовой; обыкновенно затянутая и отточенная, она сидела на табурете у рояля и, кажется, принимала очередные комплименты. «Вечер» всё ещё будоражил умы своей беличьей шкуркой.
«Заслуженно, почему бы и нет… Трепетная вы наша, Анна Андревна, хорошей дорожкой провёл вас Гумилёв…» Фиса вздохнула, отводя взгляд от лучащегося горбоносого профиля, обласканного профиля иной категории. Нахмурилась так, что налобная шёлковая лента поехала вверх, колыхнулись крашеные попугайские пёрышки эгретки.
Ни стиха, ни картинки для представления у Фисы не было, зато было прекрасное платье из тёмно-синего атласа, с пышными рукавами-колоколами и струящейся по груди гипюровой сеточкой – не чета ахматовскому глухому вороту. Шею обхватывала впервые надетая бархотка с сапфиром в золотом кольце, крупный камень манил пламя свечи, акцентно оно плыло по его граням, переливами играло на голландском атласе («А какие, наверное, колдовские у меня сейчас глаза!»).
Фиса окинула взглядом своих спутников и вновь хмыкнула. Сегодня их трио уж точно должно было блистать. Залюбоваться же можно! Сидят две элегантные ночи: Фиса – ночь синяя, Эжени – чёрная (платье попроще, но в деликатном кружеве, интимно обнажены острые ключицы). А Сандра – вышколенная порочная нигилистка: коротковатый жакет с рукавами-буфами, пышный бант на шёлковой манишке, волосы в затейливые косы убраны.
Но все ожидания неотвратимо рушились. Вечер в «Бродячей собаке» обещал разжечься дурманной экзальтацией и светским философствованием, что переросло бы в безумный кутёж, однако нате вам, фармацевтикам – забвенную скуку на первое, второе и десерт. Жалких два часа Фиса праздно наблюдала за междусобойчиковыми беседами элитарных хозяев подвала, ожидая хоть какогото внимания с их стороны. В прошлый раз, уже на излёте ночи, ей хотя бы удалось перекинуться парой слов с подвыпившим Хлебниковым и завести не слишком приятное знакомство с кордебалетчицей Нелли, что таскалась сюда в качестве любовницы одного подающего надежды композитора.
Теперь же их фармацевтический столик простаивал в кислом одиночестве. Пусть Сандра клятвенно заверяла, что никто не опознал их ряжеными в ту злосчастную субботу, и утешал, мол, «собачье» общество ко всем гостям относится с холодцой, Фиса чувствовала: их трио заслужило больше всего предрассуждения со стороны творческого бомонда, а ещё не последнюю роль в этой досаде сыграла фамилия Фисиного мужа. Ах, будь он неладен, враг прогресса!
Докуренная папироска была подцеплена крохотным пинцетом и звучно вдавлена в золочёное блюдце пепельницы.
– Не-при-дёт, – наконец промолвила Фиса, скорбно растягивая слоги.
Сандра взглянула на неё с волнением.
– Ну что ты, Фисс, – затараторила, утешая. – Не придёт – не велика потеря! Ничто не мешает нам скрасить вечер бутылочкой хорошего вина и задушевной беседой!
– Фисс, милая, тебе ведь и не нравился Бальмонт, – напомнила