когда он уезжал нарубить дров. Это была опасная работа: бывало, сани разгонялись и врезались в дерево или падали в овраг. Когда он вернулся, я сказала, что папа уже зарегистрировал тебя в мэрии под именем Марика и поменять его было нельзя.
– Более упрямой мамы у тебя и быть не могло, – сказал он, поднимая тебя на руки и изучая твое лицо. Ты была совсем не похожа на Михаэля: отказывалась от груди, плевалась молоком – кормление было настоящей пыткой. Мне приходилось буквально выдавливать молоко тебе в рот, потому что ты попросту уставала кормиться самостоятельно.
Сон – это отдельная история, уложить тебя было очень непросто: тебя приходилось не только постоянно качать и успокаивать, но и придумывать различные ухищрения. Моя мама считала, что ты боялась упасть во сне, и, чтобы не оставлять тебя наедине с этими страхами, она придумала мягкую погремушку – большой помпон, который ма привязала тебе к запястью. Михаэль вечерами просто сидел и смотрел на тебя, пока ты не засыпала. Ты могла часами не отрывать взгляда от керосиновой лампы, смотря на нее своими ореховыми глазами, которые потом внезапно закрывались. Если ты начинала размахивать руками, он гладил тебя по животику, чтобы ты не проснулась. Говорить ты начала сразу, слова просто вырвались из тебя. Возможно, именно поэтому я всегда представляла тебя разговорчивой, способной найти подход к любому. В три года ты уже бегала как заяц. Ты была неутомима, и мой отец быстро перестал за тобой успевать. Когда вы гуляли втроем, единственная надежда была на Эриха: ты пыталась убежать, а он ловил тебя как котенка за шкирку. Одно из моих самых ярких воспоминаний: ты идешь в сторону к церкви между ними двумя.
Забота о тебе и твоем брате быстро меня утомляла. Я страдала, что мне ни на что не хватает времени. Я думала, что пока я вожусь с вами, все самое интересное в мире происходит без меня, а когда вы вырастете, будет уже поздно. Когда я делилась этими мыслями с Эрихом, он даже не пытался меня понять, говоря, что я сама усложняю себе жизнь. Его совершенно не беспокоил беспорядок в доме, он никогда не раздражался, если возвращался с полей, а ужин не был готов. Он переодевался в пижамные штаны, брал тебя на руки и свободной рукой нарезал поленту или жарил пару яиц на сливочном масле. Он даже ел стоя, удобства его не интересовали. Чем старше ты становилась, тем больше Эрих к тебе привязывался. Ты была его драгоценностью. Он сажал тебя на плечо и, если ты не кричала ему в ухо, зажигал сигарету и шел на площадь с победоносным видом генерала. Михаэля он брал на рыбалку или в таверну к Карлу. Там он наливал ему молока в кружку для пива, чтобы он чувствовал себя большим. Вечером вы с братом выходили на порог ждать Эриха и, чуть завидев его на горизонте, бежали навстречу и не давали войти в дом. Он отмахивался, потому что он него несло зловонием животных, но вы просовывали головы ему между ног, чтобы показать, что вам совершенно все равно. Вам все время хотелось играть с ним. А я, наверное, казалась вам скучной. Мне нравилось класть вас на ковер и просто наблюдать.
Но когда вас клонило в сон, вы требовали