в «Мифологии» много, просто некоторые из них ещё не случились, а некоторые – пока не записаны…
Однажды случившееся, или смысл простых вещей
И проясняется смысл простых вещей… Обыденность сумерек, привычность нежности – настолько, что перестаёшь её ценить и позволяешь себе поддаться мгновенным, проходящим нежеланьям.
«Сентиментальность» по Далю – это… поищем-ка… – опаньки! а и нету там этого слова… Пускай, не суть, знаю лишь, что способность обливаться слезами над вымыслом и воскрешать былое[43], есть, как, наверное, и déjà vu – признак того неуловимого, что отличает – творца.
И каждая из строк и картинок воскрешённого при сотвореньи былого, однажды случившегося, ведёт на свои пути – воздушные[44], небесные ли, но – уводит от того чистого, первоначального чувства-ощущенья, побудившего коснуться клавиш воспоминаний. И только если возникающая музыка слов уютна, узорна и кружевна (словно вы решаете «ещё раз перечитать историю о том, как герцог Бофор бежал из Венсенского замка»[45], или снова поглядеть через плечо рисующей акварелью Ады[46], или[47]…), знакома и обворожительна, лишь тогда душа сама собою принимает эту реальность, не слыша соблазнительного звона серебра…
Отвлекающего соблазна – звона серебряных монеток[48], быть может, или, напротив, манящего – звона серебряных монист гоголевской цыганки, тряхнувшей головою на залитой солнечной дымкою травяной поляне под Римом? Или звона кошеля с серебром, брошенного нищему на мощёную парижскую (или арканарскую) мостовую… Блеск серебра на солнце, и – сквозь звон музыки, «серебро Господа моего»[49], – возвращение к сотворенью, но если не успеешь расслышать, понять однажды случившееся, соблазнишься – всё вернётся к исходной тишине, безнадёжности и невозможности[50] того, что так желанно хотелось узнать, разглядеть в потоке равнодушного времени – того, что обещано, обещалось и обещается вот сейчас прустовским солнечным лучом[51] – некого блаженства понимания, которого, наверное, и нету на этой земле вовсе… Пониманья смысла простых вещей, слиянья с этим неспешно-стремительным потоком времени, пониманья, в котором душа могла бы раствориться, пониманья, воплощённого в… Бог весть в чем, в ком. Хотя я лукавлю – я знаю возможные его воплощенья; и отсутствие выбора, возможности ответить на этот вызов красоты и желанья[52], наполняет душу равнодушием, с которым всегда можно глядеться в колодец времён[53], или – в поток проходящего мимо столь же равнодушнонеспешного времени[54], снова забыв о самых простых вещах…
А тишина эта, в которой уже нет и следа однажды сбывшегося, и уже не слышно серебряного звона, ещё и усугубляется – мученьем ненаписанного. Те миры, что живут во мне, невоплощённые, как у отца Гура[55], несотворённые,