время смотрел на Найду немигающим взглядом, будто упырь какой, на его губах застыла странная полуулыбка. Девушка занервничала, заозиралась, надеясь, что кто-нибудь пройдёт и заметит неладное, но деревенская улица, как назло, словно вымерла. Ворот тем временем прокрутился до упора и бадья показалось у обода колодца. Найда настороженно приблизилась, вытащила бадью, сняла с крючка резной ковш, зачерпнула воды… Всё вокруг вдруг почернело, завыло-загрохотало, повеяло потусторонним ужасом, который она испытывала, когда пыталась вспомнить своё раннее детство – жизнь до семьи скорняка. Чёртов путник продолжал испытующе смотреть на неё, словно оценивая её реакцию. «Законы гостеприимства святы…,» – будто бы говорил его взгляд. Найда перехватила ковш по-крепче и протянула его загадочному гостю. Путник протянул руку, ухватился за резной бок ковша, их пальцы на мгновение соприкоснулись…
– Сестриииицааа… – Найда похолодела, когда упыриным воем раздался вроде бы и знакомый, но страшно изменённый голос, – дай водиииицыыы…
Она резко обернулась: слева от колодца хромающей походкой приближалась младшая дочь скорняка. Даша выглядела нарядной: яркое платье, приготовленное на Глашину свадьбу, и такие же яркие ленты в косах. Просто загляденье!.. если бы не отгрызенная волкодлаками голова, которую мертвячка держала в руках. Широко распахнутые мутные глаза смотрели прямо на Найду, а рот неестественно растягивался с каждой жалобной мольбой о воде. По какому-то наитию девушка обернулась в другую сторону – справа такой же неловкой мертвяцкой походкой подходила дочь бондаря с мёртвой вороной, сидевшей у неё на плече и таращившейся на растерянную девушку пустыми глазницами. Найда повернулась обратно к путнику, надеясь на помощь уже от него, но его и след простыл, а обе мертвячки медленно, но неотвратимо продолжали приближаться к ней. Девушка бросилась было прочь от колодца, но ей наперерез вдруг метнулось что-то красное. Найда резко затормозила и в следующий миг отпрыгнула обратно, разглядев что преградило ей путь. Перед ней, в аршине от земли, колыхалось умертвие, с Глашкиной головой, руками и ногами, но все это было как-то по отдельности и постоянно дёргалось туда-сюда, как у глиняной куклы на верёвочках. Между ними платьем колыхалось багряное марево. Приглядевшись, Найда с удивлением узнала в нём множество эльфийских чаш, плотно подогнанных друг к другу. «Глашке на приданое…» – вдруг вспомнилось ей. По краям марева чаши были измочалены в жижу, тоже колышущуюся и стекающую вниз тягучими каплями, до ужаса напоминая кровь. Волосы умертвия были растрёпаны, но тем не менее украшены какими-то чудны́ми алыми лентами, Найда отступила ещё на шаг и в ужасе зажала рот, осознав, что это Глашины собственные кишки. Глаза сестрицы были широко распахнуты, даже на выкате, рот широко раскрыт в непрекращающемся крике, непомерно длинный, как у полуденицы, язык вывалился изо рта и его кончик хищно колыхался где-то на уровне груди. Умертвие обвиняюще смотрело на неё: мол, это ты во всём виновата!
Найда