не обижать хорошую тётеньку.
Но у тётеньки что-то не выходит, потому что приходит дяденька. Он в очках, но очень сердитый. Наверное, сразу сможет сделать меня хорошей, поэтому я ему улыбаюсь, а он удивляется. Но тётенька, которая меня охорашивает, чего-то сильно пугается и убегает.
– Ты не кричишь, почему? – интересуется этот дяденька. – Ведь тебе больно.
– Мне всегда больно, – отвечаю я ему. – Тётенька делает меня хорошей, потому что я плохая девочка.
Он проводит рукой по моим волосам, тяжело вздыхает и уходит. А вместо него приходит другой дядя. На нём нет халата, и он очень злой. И даже, наверное, страшный, потому что он говорит мне, что я и так хорошая. Но я-то знаю, что я плохая девочка, иначе зачем бы меня охорашивали? Значит, этот дяденька не хочет, чтобы я была хорошей, а желает меня мечты лишить. Поэтому я очень горько плачу. Он ещё пытается что-то сказать, но я не слушаю его, закрываясь подушкой, ведь я хочу быть хорошей, а он… а он… он…
***
Вот после этого меня почти не охорашивают целых две недели, а потом разрешают ходить, и при этом со мной обходятся так, как будто я хорошая девочка. Сначала мне очень стыдно от этого, а потом я понимаю – они просто играют, ну, как будто я хорошая. Понарошку хорошая, а хочется быть на самом деле, и от этого становится грустно.
Я ещё не очень хорошо хожу и быстро устаю, но меня отдают какой-то доброй тётеньке. Она сначала понарошку улыбается, а в машине сразу же хвалит меня. Теперь меня зовут «калека», и, услышав своё новое имя, я улыбаюсь. Добрая тётенька, имени которой я не запоминаю, говорит мне, что теперь будут подарки, отчего я очень сильно радуюсь. Она подарки, правда, как-то иначе называет, но я всё равно предвкушаю.
Меня, оказывается, в другой дом для плохих детей отдали, и школа будет другая, поэтому, наверное, тётя подарки иначе называет. Но самое главное – она хочет сделать меня хорошей, не собираясь играть в ту игру, в которую в больнице играли. Я так рада! И ещё она разрешила плакать!
Тётенька привозит меня в дом, который от предыдущего только высокими воротами отличается, и отводит в спальню. Тут кроме меня ещё десять девочек, и они почему-то все дрожат, когда тётеньку видят. А почему? Она же добрая! Вон сколько сразу наобещала! Я здесь, наверное, быстро стану хорошей – и тогда будет мама.
– А почему ты боишься? – спрашиваю я ту девочку, которая рядом на кровати дрожит.
– Тина Георгиевна страшная, она так на-наказывает! – девочка почти плачет.
Я задумываюсь. Наверное, эти девочки настолько плохие, что не хотят делаться хорошими. Но я же хочу? Поэтому я предлагаю этой девочке, если что, говорить, что я во всем виновата. Во-первых, это правда, а во-вторых, я тогда стану хорошей быстрее. Они глупые, эти девочки, не понимают, что подарки нужны для того, чтобы быть хорошими! Но я не буду им этого говорить, потому что тогда они сами захотят быть хорошими, а мне больше надо. Ну я же плохая девочка, значит