насекомое, на носочках крадется ближе.
Может, это не то. Может, это шутка поваров. Может, кто-то напился и теперь гуляет тут, пока.
Снова голос. Она вжимается в горбы булыжника. Хочется ругаться, но трудно подобрать слова. Смотреть не хочется, но трудно отвести взгляд.
У камина, остроконечной полосой перекрывая свет, стоит советник. Солдаты хрустят сапогами по осколкам посуды. Служанка на полу.
Что-то спрашивают. Что-то отвечают. Она не слышит. В ушах точно вату жгут. А внутри и вовсе.
Говорят, проклинать – нехорошо. Желать зла и мучительной смерти – неправильно. Мечтать о том, как кого-то долго и жутко наказывают за то, что они сделали – нельзя.
Она сжимает зубы. Ногти неслышно царапают металл.
А это хорошо? Это правильно? Можно?! Можно по-вашему?!!
Она ничего не делает. Ничего не может. Ничего не может, а так хочет. А советник все говорит и говорит. А потом ждет. А потом снова говорит. Складывает короткий свиток. Смотрит на солдата, а тот с издевательской ухмылкой поддевает служанку за шиворот и острой пикой протыкает ей глазное яблоко, вырывая его прочь.
Жуткий вопль. Ключ вылетает из рук. Кувырком и с блеском он летит прямо на плиты. Звон. Подскакивает. Ещё. С металлическим скрежетом скользит по полу и, врезавшись в промежуток меж камнями, замирает. Замирает ключ. Замирает сердце. Замирают звуки. Только эхо летит вперёд. Касается ушей, заставляет обернутся.
В печи падает уголек. Огонь, плюнув искрами, вспыхивает. Алый свет падает на пустые глазницы. Под ними кровь. А под кровью гримаса. Над ней, выше лица. На них ужас. Внутри жжётся. Скребется и выворачивается. Она вздрагивает, сгоняя голос в голове.
Бежать.
***
Она вскрикнула, свалилась с кровати. Плед запутал её, едва не задушив.
Тишина. Никого. Комната с цветами, огромный свитер на стуле, как неловкий монстр из шкафа, глиняная чашка-мухомор на тумбочке, гирлянда бумажных стрекоз под потолком. Все хорошо.
Она кое-как приподнялась на руках, не в силах поднять взгляд от пола. По потертым полосам паркета поскакали крупные капли. Капли, которые щипали глаза, противно путались в волосах, холодными червями ползли по шее, избивали дрожащие пальцы.
Нет. Не хорошо.
Это все глупый ырка. Глупый, голодный до крови малыш. Он все испортил. Ей ведь почти перестали сниться эти сцены. По крайней мере, каждый день. А теперь опять.
Раздался тихий стук. Она вздрогнула, стала махать руками, чтобы подсушить глаза.
– Ли? – позвал ласковый голос. – Можно войти?
Промычав что-то, та вжалась спиной в стену, подтянула к себе колени и уставилась на них, не смея поднять голову.
Дверь отворилась, впустив Рафаэля.
– Мы услышали шум, – пояснил он, разглядывая комнату с порога. – У тебя все хорошо?
– Да, – после тяжёлой на глоток паузы пискнула она, снова поджимая губы. Такой простой вопрос, а так тянет на слезы.
Рафаэль переступил порог, слегка