таращилась на Головню толстым куском льда, закрывавшим единственное окно. Прямо под окном, наскочив передними лапами на изрядно просевший от времени земляной вал, две собаки жадно лизали рыбью чешую. В хлеву, стоявшем стена к стене с жилищем, глухо топтались коровы – сквозь потемневшие от мочи и навоза щели сочился пар. Из-под жирного, испещрённого птичьими следами слоя снега на крыше торчали засохшие корни и побеги: Сиян делал кровлю из дёрна, не заботясь о корье. Коновязь у него покосилась, в сеннике, наспех слепленном из кривых лесин, гулял ветер. Хозяин он был скверный, зато рыбак – от бога. Каждый знал: в самый лютый голод, когда нет ни мяса, ни молока, беги к Сияну, тот рыбёшкой покормит. Да не простой, вроде линя, а омулем или тайменем. Другие пробавлялись мелкотой, а у Сияна в любое время – и копчёная стерлядь, и сушёный чир. В доме рыбий дух – не войти, с ног шибает, зато и толчёнка, и вар всегда под рукой. Без рыбы Сиян себе жизни не мыслил.
Головня подступил к Искре, замялся, не зная, с чего начать. Оробел! Вот ведь: перед медведем не пасовал, факелом ему в рожу тыкал, пурги тоже не боялся – скоренько нырял под сани и отлёживался, а тут растерялся. Неопытен он был в таких делах. Зелен. На Большого-И-Старого петлю накинуть, с товарищем полаяться – это всегда пожалуйста, а как с девкой объясниться, не знал. Язык будто к нёбу присох, а в башке – кавардак.
Он медленно приблизился к Искре, постоял, разглядывая девку. Та улыбнулась ему, потом нагнулась к щенку и, подхватив его обеими руками, небрежно кинула в воду. Зверёк заорал, забултыхался, с шипением уходя в кипяток. Волны бились о края кадки, выплёскивались на снег, оставляли чёрные проплешины.
Искра устремила рассеянный взгляд вдаль – туда, где над остроконечными верхушками плюгавых сосенок бился, рассекаясь на бледнеющие язычки, чёрный дымный родник. Она следила за этим родником, и ресницы её мечтательно подрагивали.
– Огонь в помощь! – сказал Головня.
– Благодарствую, – улыбнулась Искра, проясняясь взором.
– Потрошить-то сама будешь или кого на подхват возьмёшь? Могу пособить.
– Да уж справлюсь. У тебя небось своих дел хватает, чтоб ещё мне пособлять.
Головня засопел, раздумывая: играет она с ним или вправду отлуп даёт? Лёд их разберёт, крольчих этих. Всё у них шиворот-навыворот. Нет бы прямо сказать: «Гуляй, мол, ненаглядный, не пара ты мне». Нет, вилять будут, хвостом махать, а правды не скажут.
– Я чего пришёл-то… Вещица у меня одна есть. Хотел тебе показать. – Головня помялся, решаясь. – Встретиться бы надо. Чтоб подальше от чужих глаз. Вещь тайная, не всем о ней знать можно.
– Что ж, и встретимся.
– Сегодня вечерком зайду.
– Сегодня? Сегодня мы гадаем. Туда парням нельзя.
– Тогда завтра.
Она вскинула на него глазищи: бедовые, дымчатые, блескучие. Спросила одними губами:
– А не обманешь ли, Головня? Завлечёшь почём зря,