сторону холма. Однако идти туда, в чад и гарь, Головня гнушался, да и боязно было: о плавильщике всякое болтали, мог и чары наслать. Перехватить бы его ночью, по пути в женское жилище, объяснить бы доступно – мол, не след на девиц зариться: можно и по рылу получить. Заодно спасти Искру от позора – первый раз, что ли, бабы от перелётов рожают? Свежая кровь, будь она неладна…
Вечером он нарочно заявился в мужское жилище попозже, чтобы занять место ближе к выходу. Ребятня даже удивилась – место было непочётное, студёное, каждый, кто выходил до ветру, должен был переступать через спящего. Головня лишь отмахнулся. Дождавшись, пока все заснут, выкарабкался из-под старой оленьей шкуры, натянул меховик и ходуны, лежавшие свёрнутыми под головой, и бросился к женскому жилищу.
Входить, конечно, не стал. Присел за изгородью загона, чтобы был виден и вход в жилище, и тропинка в становище. Прислушался.
Страшно ему было до одури. Боялся демонов болезней и холода, трепетал при мысли об Обрезателе душ. А ещё опасался, что Искромёт обернётся мышью или мелкой птицей да и проскользнёт незамеченным. Где бродяги, там и нечисть – это всякий знает.
Сидя в стылом сумраке, он слышал, как сопят коровы в хлеву, видел, как пробегают мимо голодные псы в поисках еды, чуял, как над скошенными верхушками жилищ парят приспешники Льда. Где-то далеко в тундре свивались в вихре демоны тьмы, превращаясь в Ледовые очи, а сумрак густел, принимая его образ, и Головня отчётливо зрил огромную снежную бороду, которая метелью стлалась по земле, и слышал клацанье челюстей, дробивших камни. Ужас, лютый ужас!
«От дурного глаза и недоброй руки,
От злого слова и лукавства,
От греха вольного и невольного,
От козней брата Своего и присных его,
Великий Огонь, спаси и сохрани!
Спаси и сохрани!».
И вот он увидел: исторгнутый Льдом, завихлялся юркий призрак, полетел, невесомый, по стойбищу – прямиком к женскому жилищу. Мгновение Головня наблюдал за ним, не в силах пошевелиться от страха. Потом лёгкий хруст снега донёсся до его уха, и у загонщика отлегло от сердца. Ну, конечно! Не призрак то был, а человек, создание из плоти и крови. Кто-то крался к женскому жилищу! Уж не плавильщик ли?
Головня вскочил и помчался наперерез ему. Тот услышал его и обернулся – лицо утонуло в меховой оторочке колпака. Хищно зарычав, Головня с разбега прыгнул на бродягу. Чужак оказался неожиданно щуплым и мягким. Головня повалил жертву лицом в снег и плотоядно изрёк:
– Вот и всё, Ледовое отродье. Попался.
Он перевернул чужака на спину, и что же? На него, измазанная грязным снегом, взирала Рдяница, жена Костореза!
Руки Головни ослабли, перед глазами вдруг запрыгала хохочущая маска демона: «Обмишулился, простак!».
– Пусти! – услышал он сдавленный шёпот.
– Зачем ты здесь, Рдяница? – прошептал он в ответ.
– А ты зачем?
Они уставились друг на друга, тяжело дыша, облака пара окутывали их лица.
– Слезь, мальчишка.
Головня