придуманы. Было удивительно, что кому-то это оказалось под силу. Это были те виды, которых, как мне тогда показалось, за все время, что они существовали, могло коснуться всего-навсего несколько пар человеческих глаз. Стоило ли говорить, чего для меня стоили эти мгновения соприкосновения с чем-то тайным, пусть и так, украдкой, всего-то сетчаткой глаза, рецепторы которой, как я уже тогда знал из тех же энциклопедий, позволяли мне увидеть цвета. Но они позволили сделать мне еще одно открытие. Бабочки никогда не смогут осознать свою красоту. Эти самые существа, может быть, даже самые красивые в мире, во всяком случае, красивее нас всех, людей, никогда не смогут рассмотреть собственную красоту. Бабочек было так много, что у меня разбегались глаза. Они кружили над ручьем, словно в нем было что-то, что их притягивало. Что-то, о чем они все вместе шептались, что-то, чего не мог увидеть я, примерно так, как и они не могли увидеть своих же крыльев. Я был с ними, но они не замечали моего присутствия. Вскоре я понял, что они говорили о лесе, о том, что за ним есть огромное поле с цветами, еще – о гигантских бабочках без крыльев, которые носят яркие одеяния, топчут траву и заселяют планету своими звуками. Еще я понял, что они говорили об этом ручье, о камнях, о воде, которая говорит на их языке. Они говорили друг о друге, о тех местах, где они были, но уж точно не о крыльях друг друга.
Я долго стоял в стороне, а потом решился сдвинуться с места. Из них всех мой взгляд приковала одна бабочка. Она не была крупней остальных особей, но определенно выделялась из стайки своим темным мохнатым брюшком и такими же темными крыльями, что были даже не черными, как ночь, – сама ночь была бы светлей этих крыльев. Я даже издалека мог увидеть изумрудно-перламутровый блеск поверх этой черноты, что делал цвет еще более глубоким, как если бы под ним было что-то еще более важное, чем просто цвет, пыльца, крылья и сама бабочка. Что-то, что я не мог объяснить.
Я не смог удержаться, когда эта неизвестная бабочка села на камень совсем возле меня и расправила крылья, а потом сложила их и снова расправила, будто внутри этого тельца была спрятана маленькая пружинка. Я сделал шаг в ее сторону. Шепот усилился, но я уже не мог остановится. Красота этой бабочки напомнила и мне, и всему окружающему, что я был обычным ребенком, который не прочь поймать подобную красивую штучку. Я уже и не думал, что буду делать с ней, когда у меня выйдет ее поймать. Наверное, это было не так важно. Был важен момент. Как я медленно снимаю с себя свою кепку, аккуратно, скрипя суставами, опускаю предплечье и замахиваясь точно над ней, собираюсь сделать все так быстро, что она бы этого не заметила. Однако, в последний момент, прямо перед тем, как быть накрытой моей ярко-синей кепкой «New York 1968», бабочка, будто предчувствуя что-то, сложила свои крылья вместе. Но я был быстрей. Даже до того, как я собирался сделать то, что сделал, я знал, что все получится. Перед тем, как должно случиться что-то волнительное, обычное приходит призрачное