Иди, работай.
Лицо и голос Мажита были Тимофею приятны и ободряющи. Он понял, что это большая удача, что его встретил. Это позже он узнает, кого встретил на своем пути. Известного башкирского поэта и очень хорошего человека, Мажита Гафури.
Распарившись у Султана в бане впервые за месяц работы в пекарне, Тимофей чуть не уснул на пологе. Султан не дождавшись парня, сам зашел в парную и стал охаживать вениками, распарил, отмыл, отскоблил, штаны, рубаху выпарил, выстирал, высушил, чаем напоил и отправил, как и велел Мажит, в медресе неподалеку.
– Ну вот, теперь можно тебя и в комнату провести.
– Рахмат синя, Мажит-агай. – стал благодарить довольный жизнью Тимка. – Мин башкортча блям.
– Хорошо. Молодец – перешел на русский учитель. – Но учиться будешь русскому. Он тебе сейчас нужнее. Смотри, это букварь. Что из него знаешь?
– Кисель…
– Какой кисель?
– Мне Микитка, что грамоте учил глиняными буквами, этот букварь показывал, там мальчишка лег спать, и кисель во сне увидал, а ложки – то нет. Потом спать с ложкой лег, а киселя теперь нет. Зовет-зовет кисель, а он не появляется. Он и заплакал.
Мажит улыбнулся:
– Это старый букварь. В моем букваре ни киселя, ни мальчишки нет. Есть аз, буки, веди…
– Глаголь, добро, – подхватил Тимофей. – Это я знаю.
– Хорошо, если знаешь, давай по слогам слова почитай.
И помчались дни в поте с булками да хлебом. А ночи – в медресе да с буквами. На второй месяц читал Тимофей уже бегло. Но уставал вусмерть, над страницами засыпал. Мажит долго на это смотрел, потом сказал:
– Тимофей, надо из булочной уходить, жить там негде, помыться негде, платят мало, работа очень тяжелая, от тебя кожа да кости остались, учиться так не сможешь. Пекарем хозяин не возьмет, он это каждому мальчишке обещает, сколько уж я их перевидел. Шутка что ли по двадцать пудов за день перетаскать.
Тимофей повздыхал, но понимал, что Мажит прав. Сил уже не оставалось, а хозяин еще и на выездную розницу отправлял по всей Уфе. Фартук белый натянет на пацанов. Коромысло на плечи повесит, на него две корзины с булками и гонит прибаутками мамзелей на ватрушки зазывать. «Знали бы они, двумя пальчиками грациозно берущие выпечку, в какой грязище их пекут, сразу бы подавились наверное» – думал Тимофей. Но виду не показывал. Расхваливал, как мог. Уфа в ту пору вся грязная была. На гостином дворе по осени телеги с товаром тонули в лужах. Под новый год, 30-го числа хозяин и послал с товаром на Гостиный двор торговать. Приезжих много, все чем-то торгуют, вот, мол, и наторгуешь. Прошелся парень по рядам, покричал, позазывал, одну корзину распродал. Вторая пошла. Отворотился на минутку, а тут его кто-то как толкнет в плечо. Он не оборачиваясь:
– Чего толкаешь, зараза!
Оборачивается, а там – девушка, красивая. Смущается:
– Не серчай, не увидала, к мясу своему бегу, на дядьку оставила, он денег считать не умеет.
– Да чего уж. Не серчаю. Всяко бывает.
– Давай я у тебя ватрушек возьму.
– Ннет, –