вероятностей кто-то – вероятно, Алина в детстве – нарисовал розового единорога. «Деда, это твой мозг!» – вспомнилось ему её пояснение, и губы сами потянулись в улыбку.
Но вот он добрался до последней незавершённой загадки. Лабиринт, нарисованный акварелью, где вместо стен – строки из Ницше: «Искусство есть высшая задача жизни…» Линии переплетались так, что буквы образовывали тупики, а стрелки направляли то вверх, к словам «страсть», то вниз, к «разум». В центре, обведённое дрожащим кругом, стояло незаконченное предложение: «Ответ жизни – не в верных выборах…» Дима провёл пальцем по пятну от чая, оставшемуся на полях – оно напоминало озеро на карте несуществующей страны.
За окном метель выла, выписывая в воздухе собственный лабиринт. Дима поднял голову, наблюдая, как снежинки бьются о стекло, словно пытаясь прочесть то, что он пишет. Ветер свистел в щелях рамы, и на миг ему почудился голос Сергея из прошлого: «Ты всё пытаешься превратить хаос в графики!» Он потянулся к перьевой ручке, стоявшей в стакане с карандашами, но замер, заметив конверт с розовой наклейкой «Лучшему деду!». Алинин почерк, всегда размашистый, будто спешащий успеть за мыслями, выводил: «Спасибо за твои „неправильные“ уроки…»
Распечатав конверт, он вынул сложенный вчетверо лист, испещрённый рисунками на полях: схематичные совы в очках, деревья с формулами вместо листьев. «Деда, представляешь, сегодня Петя, который ненавидит дроби, написал про них хокку!» – начиналось письмо. Дима представил класс Алины: парты, исчерченные цитатами из Хармса, доска, где вместо правил висит плакат «Ошибки – это мозаика истины». Она преподавала не математику, а «танец чисел» – так она называла свой предмет. «Мы разбирали твою головоломку с лабиринтом-стихом, – продолжала Алина. – Лиза сказала: „Это как выбирать, целоваться или бежать под дождём“. Я горжусь, что ты научил их видеть поэзию в цифрах…»
Слова внучки смешались с воспоминанием. Алине семь лет, она сидит на полу их гостиной, окружённая железными кольцами и шестерёнками от его старых головоломок. Язык торчит изо рта, брови сведены – точь-в-точь его собственная гримаса сосредоточения. «Деда, тут же не хватает шага!» – капризничала она, а он, сдерживая улыбку, подбрасывал: «Может, шаг – в твоей голове?» Когда кольца наконец разъединились с мелодичным «дзинь», она вскочила, крича: «Я нашла дорогу!» – и тогда он впервые задумался, что, возможно, его дороги ведут не только вперёд, но и в будущее через неё.
Дима отложил письмо, и взгляд его упал на фото в серебряной рамке: Алина в пятнадцать лет, с мелом в руке, стоит у доски, где вместо уравнения нарисован цветок с лепестками-интегралами. «2+2=весна» – гласила подпись мелом. В тот день она позвонила ему, рыдая: «Учительница сказала, что я высмеиваю науку!» Он тогда проговорил с ней всю ночь, объясняя, что бунт – тоже форма любви. А утром отправил посылку с книгой «Математика и роза» и деревянной головоломкой в форме сердца.
Шорох