соединял два «острова» из кубиков мостиком из ёлочной гирлянды, оставшейся от Нового года. Красная лампочка мигнула, отразившись в его глазах – два крошечных огонька бунта.
– Упрям, как сибирский кедр, – пробормотал Иван, и в углу его рта дрогнула улыбка. Он вспомнил, как месяц назад Дима, оставшись один, переставил все банки в погребе по цвету этикеток, а не по заготовкам. Тогда он ругался, а теперь ловил себя на мысли: может, в этом хаосе есть свой порядок?
Татьяна опустила камеру. На экране осталось последнее кадры: Дима, обернувшись к окну, тыкал пальцем в морозный узор, где спираль метели переплеталась с его «дорогой» из кубиков.
– Мама, гляди-и! – протянул он, и в его голосе звучало торжество первооткрывателя. – Одинаково!
Иван подошёл ближе. Действительно, линии на стекле, созданные дыханием мороза, повторяли изгибы деревянной тропы на полу. Сердце ёкнуло: неужели сын видит связи, невидимые другим?
– Чайник кипит, – резко повернулся он, пряча лицо. Но в сенях, поправляя валенки на полке, вдруг выдохнул: «Упрямец… Молодец».
Вернувшись, он застал Диму спящим среди кубиков, сжимающим в кулачке медвежий коготь с колыбели. Татьяна, приглушив свет лампы под абажуром из оленьей кожи, тихо напевала:
– «Спи, медвежонок, снегами укрытый,
Тропы твои занесёт метель…»
Иван поднял сына, ощутив, как тот, тёплый и доверчивый, прижался щекой к его колючей щетине. Кубики, оставшиеся на полу, бросали длинные тени, похожие на карту неизведанной страны.
Наутро, уходя в шахту, Иван положил на детский столик новый кубик – с выжженной спиралью. Дима, обнаружив подарок, водрузил его на вершину вчерашнего «лабиринта». Башня рухнула, но мальчик рассмеялся, как будто это и было целью.
А в углу комнаты, на полке с семейными реликвиями, стеклянный шар с вечной метелью слегка дрожал, будто предчувствуя, что этот день станет первым штрихом в великом уравнении жизни Дмитрия Ивановича.
Классная комната дышала морозной свежестью, несмотря на жар от чугунной печи в углу. Снежный свет, пробивавшийся сквозь заиндевевшие окна, дробился на партах, оставляя ромбовидные блики на чернильных пятнах и выцарапанных перочинными ножами инициалах. На стене висела карта СССР, уже шесть лет как ставшая историческим артефактом, но упрямо сохранявшая розовый оттенок «союзных республик». Рядом – плакат с пионером, поливающим яблоню, под которым кто-то шаловливо подписал шариковой ручкой: «Урожай логики – 1998».
Учительница Марья Петровна, женщина с туго стянутым в узел седым пучком и вечно поджатыми губами, стучала указкой по доске, где мелом был нарисован круг с расходящимися лучами.
– Сегодня, дети, мы изучаем солнце – источник жизни и света, – её голос, отточенный за тридцать лет преподавания, резал воздух, как ножницы по бархату. – Раскрасьте его в жёлтый цвет, как положено. Небо – голубое. Трава… – Она бросила взгляд на рисунок Вовки Сидорова, изобразившего лес в виде зелёных треугольников, – должна