надо, и он пробирался дальше, включив погромче опостылевшую уже музыку… И вдруг ожила Эльвира, да так ярко, явно, что буквально захватила, заняла душу, как прежде… Была она в каком-то эвенкийском костюме, но не из камуса и бисера, а в чём-то снежном, куржачном… Забота стояла на прекрасном и будто усталом её лице. Пристально посмотрела она в глаза, сверкнула льдисто-синим пламенем, двойным, медленно меркнущим всполохом – дальним светом, не то призывным, не то прощальным. А потом по стеклу рукой в рукавичке провела, дыхнула морозным облачком… Облачко опало с шорохом, как в мороз-полтинник, и пусто стало, только белый свет фары да заснеженный зимник. И тут видит Андрей: кочевая куропашка белая… бежит, бежит рядом по снежному отвалу, по его горным цепкам вверх-вниз, перебирая лохматыми лапками, белыми кисточками… Потустороннее медленно бежит и всё равно обгоняет машину…
И вдруг вылетает на дорогу, так что приходится притормозить. А Куропашка на капот садится и говорит: «Белая сова за мной гонится. Отвори оконца».
Заоконным морозом пыхнуло, и Андрей проснулся и затормозил, наехав на снежный борт зимника. На капоте недвижно сидела Куропашка. Он открыл оба окна, Куропашка встрепенулась, в одно окно влетела, в другое вылетела. Коснулась крылом глаз Андреевых, и сон как рукой сняло. А Куропашка ударилась о белый капот и обернулась женским голосом. Голос в одно ухо ворвался, в другое вылетел, просквозил напролёт: «Андрей, воротись, ты что-то потерял».
Андрей развернулся, поехал и шагов через сто увидел такое, отчего стрела зимника, компасно крутанувшись, сотрясла всё существо, да так, что аж замутило. Синий щит серебристыми буквами засиял по правую руку: «Докедо 165 Кандакан 670». Андрей заспал-потерял свороток и чуть не ушёл «в небытие».
Куропашка словно дурное поле сняла. И даже небо начало разъяснивать, звёздочки проклюнулись, захрустели печатно колёса, и важно было, чтоб звёзды на мере удержались, чтоб не пережгло, не переяснило, не заострило их до алмазного грозного сверка, иначе к утру полтинник нагонит. Вечная история с этою мерой…
Пошёл спуск, и в чёрной синеве выкатился Андрей к Докедо и какое-то время двигался вдоль берега, вдоль речного полотна, заторошенного с одним недвижным и одушевлённо-грозным наклоном. И насколько сдержанно, бережно горели осторожные звёздочки, настолько прекрасно, ярко, победно сияли огни посёлка. Добравшись по каким-то несусветным сопчато-снежным вертикалям до своего дядьки Игната, Андрей встал на ночлег.
Перед сном вышел на улицу. В небесах уже произошёл свой переток света: звёзды теперь сверкали яснейше, в то время как огни посёлка взялись морозным морочком. Андрей в который раз глянул прогноз: на Докедо на утро стояло 37, а со следующих суток шли на неделю полтинники. Утром было 40, и дядя Игнат, с нескрываемым удовольствием ощущая спиной уют дома, пронаблюдал, как с натугой, недружным подхватом завёлся Андрюхин крузак. Взвыли два вентилятора, бездумно бросая на радиатор ледяной воздух, подток которого Андрей перекрыл куском кошмы, а дядя Игнат кивнул успокоенно: «Да ободнят!» Мол, сдаст морозец,