сморкаться, и глаза становились белыми и огромными, как блюдца.
Алешка беспрерывно пилила меня по всевозможным поводам, но была у нее главная тема, ее конек – дети. Она буквально доставала меня этими разговорами, без конца ковыряя ржавым гвоздем мою и без того не заживающую рану. Иногда я выходила из себя настолько, что начинала топать ногами и орать, чтоб она заткнулась, не то я ее убью. И мне казалось, что я действительно могу убить ее.
Но она умела вовремя замолчать, это было поистине бесценное качество, которого начисто была лишена я. Из-за этого мы и разошлись с мужем, потому что не было такой силы, которая могла бы остановить меня, когда я шла вразнос. Он уходил из дома, давая мне выпустить пар, возвращался, мы наспех мирились, но ненадолго, и все начиналось сначала. Банальнейшая, в сущности, история. Постепенно это превратилось в непрерывный кошмар, и однажды он ушел и не вернулся. Я долго не могла поверить, что это навсегда, ждала, копила злобу, готовилась – придет, ползать в ногах будет, прощения молить, а я не прощу.
Только он не пришел. И я осталась одна, как говорится, при своем интересе, тет-а-тет со своей неотмщенной обидой, которая черной желчью шла у меня горлом, прямо из печенки. Я захлебывалась ею и вместе с тем боялась расплескать. Только эта горечь спасала меня, я топила в ней свою тоску. Прямая и четкая прежде линия моей жизни превратилась в еле заметный штрихпунктир, и я неуверенно, как начинающий канатоходец, балансировала по этой едва видимой нити. Любое неосторожное движение, даже вздох, могло привести к катастрофе. И некому было в случае чего поддержать, подстраховать меня.
Дочурку, спасая от возможных тяжелых последствий своих эквилибристических экзерсисов, я отвезла к родителям в Петрозаводск, а сама, чтоб не сдохнуть от отчаяния, пошла по рукам. Это оказалось не так страшно, как живописуют заштатные моралисты и ханжи. Достаточно было два-три раза перетерпеть тошнотворный спазм отвращения и жалости к себе, после выдвинуть неуязвимую платформу святой мести всем неверным ценой растления во грехе безвинной своей души и безгрешного прежде тела, а затем уж проще – ароматизировать, романтизировать, благовоний лирических понапустить и всякого-разного камуфляжа – и готова совсем другая концепция: свободный поиск свободной женщины.
Свободный, как песня. Сонет, ноктюрн. Лямур.
Да, да – лямур. Ведь не что иное, как любовь, было целью моего поиска. Не дешевая фальшивка, не искусная подделка, а Любовь, наивная мечта, несбыточная греза.
А что до самого факта физической близости со многими мужчинами, так это ведь как к нему относиться, к факту то есть. Можно с точки зрения замшелой общественной морали, и тогда ужас до чего омерзительно делается, а можно совсем по-другому: с позиции справного исполнения природой возложенной физиологической функции. И тогда я – ударница, передовица и мой портрет должен украшать доску почета района или даже города. Тем более что он действительно украсит любую портретную галерею,