магией дома – греет, но не обжигает. Стол – круглый, древний, с ножками в виде корней. Множество подвесных баночек с травами, сушёными лепестками, кристальной солью, ягодным порошком и другими чудными штуками. Ирис постоянно что-то подворовывал из моих запасов, а Эльса, смеясь, всегда сдавала мне вора.
Окна кухни выходят в маленький внутренний двор – тот самый, где весной просыпаются фиалки между плит, где плющ ползёт по стенам соседнего дома, а глиняные горшки с лавандой и душицей стоят вдоль подоконника снаружи. По утрам сюда заглядывает солнце, золотя края зелёных занавесок и зажигая в воздухе пыльные искры. Иногда мимо этого двора пробегают дети, чей смех долетает до кухни вместе с запахом свежего хлеба из булочной на Переходном склоне. Кухня всегда тёплая, словно выдох дыхания после чашки травяного настоя.
У двери – коврик, на котором Торш… иногда… любит спать, свернувшись в клубок. Мне это не нравилось, но боги разберут этих миридов – в доме столько удобных мест, мягких, тёплых – а он спит на ковре. На стенах – старые деревянные полки, перекошенные, как будто им не хочется держать равновесие, но на них стоят баночки с надписями от руки: «Лунный мох», «Синегривка», «Лунная шелуха». Некоторые светятся в темноте. Кое-где свисают связки чеснока и красного перца – не столько для кулинарии, сколько для отпугивания недобрых духов, если вдруг решат заглянуть.
Плита – старая, с чугунной дверцей и магическим подогревом, подконтрольным только мне. Один неверный жест – и тесто превращается в уголь, а зелье вскипает до потолка. Над ней – старый капюшон вытяжки, увитый чугунной лозой. На столе всегда что-то лежит: травы на просушке, недописанное письмо, странные перья, свёрток с ингредиентами, принесённый с рынка. Окно – большое, в деревянной раме, с потёртым, но чистым стеклом и маленьким стеклянным подвесом, переливающимся в солнечных лучах всеми цветами радуги. Рядом – буфет, заскрипевший временем. Его дверцы украшают выжженные еще прабабушкой руны, сдерживающие запахи – чтобы аромат настоек и зелий не мешался с запахом душистого пирога или чая. На нём – моя любимая кружка, с выбитым в ободке узором из кристальных булочек. И блюдо с сушёными ягодками, посыпанными серебристой пыльцой. Торш иногда их ворует и потом делает вид, что не при делах. В этой кухне рождаются рецепты, беседы, заклинания, как будто сама комната умеет слушать, подсказывать, шептать на ухо идеи, пока варится настой и за окном шелестят листья.
Здесь – за беседой ни о чем, парой чашек чая и лёгким ужином из отварного картофеля и мясного рагу – мы и провели тот самый час, когда вечер плавно перетекает в тёмную лунную ночь, которая заботливо укрывала своим чёрным плащом улицы и крыши домов. Торш пересказал мне события дня в "Пеплотравах— ничего особо интересного, только кратно вырос спрос на синегривку – не удивительно, с такой-то погодой. Мирид рассказал, что в гости заглядывал Имитр Свиллин и просил передать, что эликсир лунного рассвета в этот раз вышел воистину потрясающим и невероятно