подставили.
Голос спокойный, как диагноз.
Один из бойцов – молодой, с веснушками, явно из тех, кто не должен был оказаться здесь. Он, по ошибке, выходит на улицу.
Щёлк. Один выстрел. Падает.
Как мешок с песком.
Я стою и не могу моргнуть. Внутри что-то обрывается.
Мы – всё. Мы не сущности. Нас больше нет.
Командир только хмыкает.
– Всё. Нас больше нет.
Я сажусь на ступени крыльца. Спина – к шершавой доске, пахнущей гнилью и солнцем.
Пальцы дрожат. Голова – шумит. Внутри – образы. Смотрю вперёд – туда, где ржавеет автобус. Советский, как из школьных фильмов.
Он будто дожидается тех, кто уже никогда не вернётся домой.
И тут всплывают лица.
Дедушка. В свитере. Лицо тёплое, родное. Молчит, но от него пахнет печкой, печеньем, старым деревом.
Маленькая девочка – сестра? – лет семи, с осьминогом под мышкой, в пижаме. Говорит тоненьким голосом:
– Обещай вернуться.
НО Я НЕ ЗНАЮ ИХ. ПОЧЕМУ ЖЕ ВНУТРИ ВСЁ РАЗРЫВАЕТ ТОСКОЙ?
…
Мы сбежали. Ушли. Прятались.
Потом нашли других. Потерянных, как мы.
И вот – особняк.
Он стоял на берегу. Огромный, светлый, весь из стекла, дерева и воздуха.
Дом, в котором ты хочешь жить, но понимаешь: не можешь. Потому что он не твой. Он чьё-то прошлое.
Мы вошли.
Внутри пахло сухой мебелью и солью.
Пахло чужими воспоминаниями.
Было тепло. Не физически – эмоционально.
Люди говорили.
Смеялись.
Делились историями, хотя знали: утром всё может исчезнуть.
Я ходил по дому. Ощупывал глазами стены, книги, полки.
Они были как декорации – слишком идеальные.
Я подошёл к шкафу.
На нём стояло фото.
Мужчина, женщина, ребёнок. Улыбаются. Слишком красиво. Так, как улыбаются на рекламах, когда никто не смотрит.
Я почувствовал, как по горлу прошлась пустота.
На кухне – блокноты. Детские.
Розовые, голубые, в стикерах и каракулях.
Открываю один – там солнце и домик.
Дальше – записи от руки, как голос ребёнка, пойманный в бумагу.
«Мам, я была хорошая? Я скучаю. Я скучаю.»
Рядом оказалась девушка с тёмными волосами.
Смотрит. Тихо говорит:
– Мило.
Это было единственное тёплое слово.
Во всём сне. Во всём мире.
Позже я нашёл аптечки. В тканевом шкафу, как в старых советских санаториях.
Взял три.
Принёс светловолосой девушке, сидящей у стены.
Открыл одну.
Игла – блестит.
– Это нужно забрать, – говорю.
Но она, как увидела – вжалась в стену.
– Убери. Убери это. Закрой, пожалуйста.
Мы собирались уходить.
Все – у окна. Торопливо. Молча.
Один уже перелез. Другой подаёт сумку.
Все – в панике. В спешке.
А я…
Я остановился.
Повернулся.
Смотрел