принимавшимъ огромнѣйшіе размѣры по мѣрѣ возрастанія Павла, было нетерпѣніе дождаться, наконецъ, того вожделѣннаго времени, когда торжественнымъ образомъ будутъ приведены въ исполненіе его блистательныя надежды.
Нѣкоторые философы утверждаютъ, что эгоизмъ есть корень благороднѣйшихъ привязанностей и наклонностей сердца. Юный сынъ м-ра Домби съ самаго начала въ такой степени сдѣлался для него важнымъ, какъ часть его собственнаго величія, или, что все равно, величія Домби и Сына, что привычные глаза съ величайшей ясностью могли видѣть основаніе этой родительской привязанности. Однако-жъ онъ любилъ своего сына, какъ только могъ любить. Если оставалось еще теплое мѣстечко въ этомъ ледяномъ сердцѣ, оно принадлежало сыну: если на затвердѣлой его поверхности могло отражаться впечатлѣніе чьего-нибудь образа, то это былъ образь его сына, – не младенца сына и не отрока, a взрослаго сына, представителя фирмы. Воть почему онъ торопился скорѣе пробѣжать первыя страницы его исторіи и съ нетерпѣніемъ заглядывалъ въ отдаленную будущность. Вотъ почему также, при всей своей любви, онъ мало или вовсе не заботился о ребенкѣ, разсчитывая, что, такъ или иначе, ребенокъ н_е_п_р_е_м_ѣ_н_н_о сдѣлается м_y_ж_е_м_ъ, для котораго онь каждый день строилъ новые планы и проекты, какъ будто передъ нимъ лицомъ къ лицу стоялъ благородный представитель торговаго дома въ полномъ цвѣтѣ молодости и красоты.
Наконецъ Павлу минуло около пяти лѣтъ. Онь былъ вообще очень красивый мальчикъ; но на его блѣдномъ худощавомъ лицѣ отражалась какая-то болѣзненная задумчивость, такъ что м-съ Виккемь, посматривая на него, многозначительно качала головой и вздыхала отъ глубины сердца. По нѣкоторымъ признакамъ безошибочно можно было заключить, что характеръ его будетъ гордый и повелительиый: онъ уже начиналъ понимать свое собственное величіе и сознавалъ съ удовлетворительною ясностью, что всѣ другія вещи и лица сотворены исключительно для него. По временамъ угрюмость его проходила, и онъ рѣзвился какъ другія дѣти; но зато иной разъ задумчиво сидѣлъ онъ на своихъ миніатюрныхъ креслахъ и мечталъ очень глубокомысленно, какъ столѣтній старичекъ, утомленный мірскою суетой. Случалось иногда, игралъ онъ въ дѣтской съ Флоренсой или погонялъ хлыстикомъ миссъ Токсъ, которая служила для него лошадкой; но потомъ вдругъ совершенно неожиданно овладѣвало имъ какое-то уныніе, и онъ жаловался на чрезвычайную усталость. Но всешо чаще находила на него эта хандра вечеромъ послѣ обѣда, когда по обыкновенію маленькія кресла перетаскивали въ гостиную, гдѣ онъ сидѣлъ вмѣстѣ съ отцомъ подлѣ камина. Это была самая странная чета, какую когда-либо освѣщалъ каминный огонь. М-ръ Домби, не покидая важной осанки, величаво взиралъ на яркое пламя; a маленькій портретъ его созерцалъ это красное явленіе съ напряженнымъ вниманіемъ мудреца. М-ръ Домби обдумывэпъ въ глубинѣ души многосложные мірскіе планы и предположенія; a маленькій портретъ его питалъ въ душѣ какія-то дикія мечты, полузрѣлыя мысли и безсвязныя умозрѣнія.