на круп, ехал, сам не зная куда, лишь бы подальше. Карина потом выведет. Она и впрямь знала места и была прекрасной проводницей.
Девушка все время молчала. Лишь когда совсем рассвело, и Торир сделал остановку у бившего из-под снега родника – сам пил колкую ледяную воду, дал и Малаге испить, – Карина вдруг сказала негромко:
– Ты ведь знал о набеге. Успел уйти вовремя.
Он оглянулся, вытирая губы тыльной стороной ладони. Карина с высоты Малаги смотрела на него холодно, с неприязнью. Но так шла ей эта надменная презрительность… Ишь ты, только недавно ее из лохмотьев в добротный тулуп одели, дали плат пуховый – а выглядит и впрямь княгиней.
– Я должен был уйти.
– Как так? Может, ты и навел? Откуда же знал?
Он зло выругался. Что это себе найдена его позволять стала? Не объяснять же ей, женщине, про дар свой. А она не унималась:
– Нас ведь встретили, как Род велел. Хлеб-соль с нами делили, кров дали. А ты…
– Глупая. Как я мог навести? А ушел потому, что почуял – надо.
Она не понимала. И взгляд по-прежнему был холодный, колючий. Темная прядь выбилась из-под плата, легла вдоль щеки, лицо побледнело, гордый алый рот сжат презрительно. Но хороша была неимоверно. Торир даже подивился тому, насколько она ему нравилась. Как хотел ее. Даже такую, сердитую.
– А ну слазь!
Она глянула с вызовом, но подчинилась. Еще ничего не понимала, когда он потащил ее прочь. А когда притянул, развязал ее кушак, огладил под тулупом тело, даже отшатнулась. В первый миг опять подумала, что о беременности ее скажет. Но Торир вдруг резко повернул ее, привалив лицом к дубу. И подол сзади задрал, пристроился. Карина только охнула. И не представляла себе, что можно вот так. Но страсть дикая уже ожила в ней. И, забыв о своих подозрениях, о гневе, сама вдруг поддалась, желая принадлежать ему, достаться сильнее.
Возможно, Торир своей резкостью думал наказать девку. Но сам не заметил, когда начал ласкать, гладить ее выгнутую спину, сжимать под юбкой ягодицы, искать тугую грудь. Где-то в глубине он ощутил знакомое, вызываемое только этой строптивой рабой ощущение, что хоть и берет он ее, когда пожелает, но получается, что Карина умеет ответить так страстно, что уже не рабой была, не просто уступавшей бабой, а госпожой. Жадно откликалась, требовала ласк и была столь восхитительна, что он ни в чем не мог ей отказать. А Карина уже выгибалась, поворачиваясь к нему так, что его губы находили ее уста, лицо. Она первая стала постанывать, всхлипнула, заурчала, как крупная довольная кошка. И Торир, уже ничего не соображая, зарылся лицом в ее сползший плат, застонал сквозь сцепленные зубы…
Позже, уже оправляя одежду, Карина спросила:
– И что хотел доказать?
Бросила на него взгляд из-под длинных ресниц. Ух, как поглядеть умела! Хоть все снова начинай.
В его синих глазах еще плескалось веселье, но постепенно оно ушло. Глаза стали печальными, словно обреченность, какую таили. И он только сказал негромко:
– Верь мне, Карина, не мог я тем селянам помочь.
У