Сначала погружаешься в перины, потом еще куда-нибудь, а потом уже в раздумья. Властители дум, исполины мыслей – это все про нас. Как говорится, положение обязывает и обвязывает. Иногда настолько плотно, что к мыслям привыкаешь, как к чаю или кофе. Не подумаешь с утра натощак, и чего-то уже не хватает.
На сей раз мысли скользят длинные и текучие, как речные угри. В массе своей о прошлом…
Дембельская, надетая набекрень фуражка, гармошка на сапогах, туповатое блаженство на лице. Это я. А точнее – картинка, рисующая финал моей солдатской зоны. Долг отдан в обмен на свободу, и за спиной скрипуче и неохотно смыкаются крашенные в зеленый цвет ворота. Боже, как мы орали, очутившись на улице. Прохожие бросались врассыпную, вороны замертво падали вниз – вот как мы надрывали связки! Это был психоз, приступ счастливого безумия…
А чуть дальше – за многолетним кряжистым перевалом – мой первый армейский день, нелепый, как шуруп, и серый, как алюминиевая пыль. Отпечаток ступни посреди новенькой тетради, школьный жевыш из промокашки.
Триста гавриков на плацу – одеты кто в чем, бритые и лохматые, в очках и преимущественно пьяные. Кто-то из сопровождающих пошутил, сказав, что до места службы три дня пути – соответственно и подготовились. В реалиях оказалось чуть меньше: всего-навсего – три часа. А посему собранное в дорогу съето и выпито в рекордные сроки – в эти самые часы. Многим откровенно тошно, строй покачивается на ветру, и оттого глядеть на нас – сущее наказание. Хмурые сержанты и лейтенанты бродят вдоль икающего и рыгающего человеческого забора, нервно почесывая кулаки и отбирая «товар». Тем же занят стоящий на отдалении пузатенький, напоминающий откормленного ежика полковник. Сердито листая наши личные дела, он бормочет под нос сочные многоэтажные ругательства:
– Папа египетский!.. Мениск какой-то, диоптрии, ничего не понимаю! Охота стекла носить, ладно, только причем тут зрение! – он косится в нашу сторону. Полковничий рык накрывает плац, как шаль детскую фигушку. Мы по-овечьи вздрагиваем – глотка у полковника воистину богатырская.
– Как это может быть плохое зрение! Вы что, еперный театр, старики подзалетные?
Подзалетными стариками мы себя не ощущаем и потому стыдливо опускаем головы.
– Сейчас проверим, какое там у кого зрение! Развели, понимаешь цирк на Таганке! – папка в руках полковника звучно захлопывается. – Ну-ка, вот вы с краю! Ты, ты и этот вот – в рубашке клетчатого цвета… А ну, оба сюда!
Повинуясь мясистому пальцу начальника, лейтенанты выволакивают на середину плаца помеченных очкариков.
– Снять стекла! Стекла, говорю, снять! Линзы, в смысле. И не хрен мне щуриться! Ишь, завытягивали морды!.. Ну-ка, вот ты, рубашка в клеточку! Быстро и четко назвать номер вон той машины.
Худой и длинный, как жердь, очкарик слепо озирается.
– Ну, еперный театр? Номер какой, спрашиваю?!
– Я это…
– Номер! – рычит полковник.
Очкарику