открыл Семен. Долго и упорно пытался ее запатентовать, но всюду натыкался на упорствующих Матвеев. В итоге получили энергетический кризис в стране, повальную неуплату за электроэнергию и катастрофу в Москве.
Паяльник я ставлю на конфорку, спичкой поджигаю газ. Пламя с шипением облизывает темное жало – все равно как детский леденец.
– Ну? – Матвей криво улыбается.
– Коснись! – я протягиваю ему штепсель. – Давай, давай, еще не прогрелось. Шандарахнет не очень сильно.
Он поднимает ладонь и тут же опасливо опускает.
– Что, электрик, боишься?
– А черт его знает, что тут у тебя в доме водится.
– Тогда прибором померяй.
Матвей приносит прибор, замеряет напряжение на концах штепселя, торжествующе хмыкает:
– Ну вот, я же говорил! Всего-то двести десять! Он меня, электрика, учить будет!
– Как двести десять?
– А так. Не тянет городская сеть на двести двадцать, ферштейн? И никогда не тянула!
Я смущенно потираю ухо.
– Но вашим-то приборам хватит?
– Кто ж их знает. Может, и хватит…
Матвей вновь подключает аппаратуру, причем англичане опять чего-то упорно не понимают. Стоя на кухне и тыча пальцами в разогретый паяльник, они что-то без конца спрашивают у бедной Настеньки, и бедная переводчица уже и не знает, как реагировать.
– Артем! – умоляет она. – Объясните им, пожалуйста, вы.
Устало и без живинки я повторяю жителям туманного Альбиона основной принцип социалистической обратимости. Если низы не могут, то верхи обязательно захотят, и наоборот. Другими словами – включаешь паяльник в розетку, получаешь тепло, а если прогреваешь над огнем, то получаешь напряжение с током. Все просто до оскомины, но гости из Великобритании явно убиты – это видно по их бледным, обильно потеющим физиономиям.
– Итс э мирэкл! – бормочет один. – Риал мирэкл!
– И вовсе не чудо, всего лишь один из составных элементов плана ГОЭЛРО. И придумано-то давным-давно… Короче! – я начинаю сердиться. – Если вам паяльник нужен, то хозяин не я, а Матвей.
– Я хозяин, – охотно подтверждает Матвей. – Только двести двадцать вы на нем все равно не получите. Даже если до бела раскалите. А то, что на нем написано «двести двадцать», так на заборах тоже разное пишут…
Он горячо и нудно начинает втолковывать ученым, почему в розетках нет и не может быть нормативного напряжения. С русского он переходит на ломанный английский, выразительно помогает себе руками и одним коленом. Ошалевшие заокеанские гости внимают ему, как голосу ожившего Чаплина.
Я урываю момент и тихонько допытываюсь у Настеньки насчет сегодняшней ночи. Мне нужен твердый ответ – да или нет. Чтобы не тревожить понапрасну Агафона и прочих молодых особ.
– Если хотите, я вас тоже нарисую. Могу в соболиной шубке, а могу в песцовой. Вы будете моей Каменой! Слышали о такой?
Предложение звучит соблазнительно. От песцовых и соболиных