dero
Новая Жизнь попадает в сердца, и Те оживают. Каждый является в своё время, озаряясь впервые светом, после чего возникает ещё один зародыш отсчёта времени. Особая энергия и пространство божественным образом соединились в новорожденном, который уже участник запустившейся игры вселенной.
Всё тихо спало, укутываясь в звёздную умиротворённую ночь, в которой непробудный сон баюкал меня не одну вечность, где не чувствовалось бремя бытия. Я так и не буду в точности знать, что происходило до меня и что продолжится вершится без меня. Я не буду сожалеть по ушедшим эпохам, а с рождением на свет стану их носителем. Моя жизнь со всеми её трудностями и невзгодами всё же покажется мне слегка сказочной. Препятствия и необратимость будут подстёгивать спешить, торопиться к намеченным мечтам.
Попервости я даже разревелся. А что это такое – отдыхаю, никого не трогаю – вдруг что-то беспокоит: мир блаженства ускользает, меня давит тепло, сам ничего не знаю, не понимаю, но что-то делать надо. Нужно разобраться. Хотел по-мирному, но тут свет бросается мне в глаза, дыхание обжигает, вокруг холод – как тут не возмутиться! И давай: кричу что есть силы, заявляю о своём негодовании, совершенно, не сдерживаясь и не жалея усилий. Меня услышали, умилостивили, сказали: «Вот и Женя родился», и даже приятно и весело стало.
Папа и Мама посвятили себя самому главному в жизни творчеству, не лёгкому, но оправдывающему все усилия и даже больше – созданию семьи.
Первенца решили назвать Толя. Второго ребёнка Валера. А третьего (меня) – Евгением.
Рос хорошо, жаловаться неначто. За полтора месяца стал крепким пухлечком. Потом, в три годика по ранней весне выбежал в нашу старую веранду босой в одних плавочках да маечке. Пол холодный – в доме никого нет – толкаю дверь, рвусь на улицу. А она массивная, тугая, я даже до ручки достать не могу, не то что сдвинуть дверь с места. Колочу, реву, не отступаюсь – видать, срочно какую-то важную истину хотел донести людям. Почти полчаса так и простоял на морозном полу, пока не вернулась Мама из сарая – приплод хрюшат появился – уж хлопот хватает, только успевай. Как меня только не отогревали, а всё равно – воспаление лёгких. На время я потерялся в тёплом тумане, который рассеялся уже в больнице, где, помнится, мне испортили всё настроение. Серьёзности моей не признают, критику не принимают и смеются. Я уже на повышенном тоне доказываю что-то, а они с писклявым весом моего слова не считаются: женщины умилительно улыбаются, а я уж сам не свой, вывожусь. Папа снисходительно говорит: «Да ради Бога. Пусть так». У меня уже и без того все дефицитные слова покончались и, чтобы уйти, поставив всему этому непониманию точку, переполняясь в напряжении, восклицаю: «Да сам ты радибога!». А они ха-ха. Ничего эти взрослые не понимают, никакого толку от них не добьёшься. Позже я подумывал, чего это я так разорялся, даже пристыдился. А воспоминания так же плавно стихают, как и насыщенность момента переживания, мутнея в тёплых облаках детства.
Пришло лето, и всё, с ним связанное.
В это утро я, выспавшис. А снилось мне что-то приятное; весь сон меня наполнил чем-то, и теперь всё виделось в своём проникнутом смысле. И в этом весёлом настроении я отправился во двор, прихватив редиску со стола. Солнышко опять играть зовёт, и день уж в разгаре: все давно трудятся и, казалось, что я уже половину всего интересного пропустил; а никто не разбудил: без меня всё начали! Я направился на задний двор, а собаки увидели меня, затявкали, хвостом виляют – приветствуют; наверное, думают, что я угощу чем-нибудь вкусненьким, отдал редиску – не ест. Прохожу дальше, гляжу: яму под погреб вырыли и спуск есть. Мама и Папа кричат мне из неё: «Стой! Нельзя сюда», а я как-будто слышу, но не понимаю слов: и прямиком к ним, по несхватившемуся цементу, где должны были быть ступеньке, как на горке съехал. Меня, чумазого, высадили, переодели, сказали, чтобы поиграл где-нибудь в другом месте. Я, понятное дело, возвращаюсь обратно к ним, правда, в яму уже не лезу, а с другого краю, рядом со свежими кучами земли, играю в войнушку, бегая с пластмассовым пистолетиком. Кучи крутые: как засада, с них всё сыплется, а вниз яма, в два метра глубиной. Я хочу пробраться по склону, чтобы вокруг не обходить, вдруг нога соскакивает, и вмиг меня тянет всего, только и успел, что заорать, и в страхе вся моя короткая жизнь перед глазами пролетает. Благо, рядом старший брат – успел резко обвернуться и подхватить меня.
В общем, оставил я это опасное место и направился поближе к дому. По пути замечаю, что Шарика кормят, полную миску насыпают. Он у нас уже давным-давно, ещё меня не было – старая собака, почти с меня ростом. Я подошёл к нему и начал гладить по голове, жалею его, а он морду из миски, рявкнул и цап меня за живот. Я весь перепугался, бегу к Маме, всхлипываю, заливаюсь слезами больше от обиды и испуга, чем от боли. Пожалеть его хотел, а он подумал, что я – украсть еду. Мама обнимает меня, и мне стало легче – сердечко тукает, я успокаиваюсь.
Их, обидчиков, много: во двор выйти нельзя: то петух клювачий – гоняется за мной, то гусь шипит – пройти не даёт, то корова бодается – гляди, затопчет, то старший брат – где-нибудь словит да мучит в своё удовольствие. Никакого жития. Родители