комнаты, а у меня внутри тепло и спокойно; усаживаю рядом мишку и прячусь в месте с другими игрушками в своём домике.
***
Приближается осень. Листочки сделались многоцветными, красными, жёлтыми, как-будто поспевают так же, как и яблочки, помидоры, перцы, дыньки… Самыми занимательными, удивительными для меня были цвета яркой спелости; я обычно раньше времени срывал недозревший желтеющий крыжовник; любовался привлекательной красноватостью помидора, но про него говорили, что он ещё зелёный, чтобы есть.
Всё стремиться играть, влиять, оставатся во мне. Я знаю, что есть какая-то всегда ощутимая, непрерывная дорожка, преисполняющаяся всё новым и новым будущим. Ведь за плечишками и на душе свободно и ко всем окружающим изменениям, тонкостям отношусь открыто.
Солнце льёт свет через окно, наполняя комнату лучами, в которых безмятежно плавает пыль. Но этот штиль, под которым замерло мгновение, установился не на долго потому, что мы с братом решили с разгону кататься на журналах по паласу. Раскидали их по всей траектории и пускаемся в скольжение, нагоняя шторм в десять баллов. Наша мелкая баловня продолжается – Валера катает меня в пластмассовом тазике, пыль суматошится вместе с нами.
Мы унимаемся, остаётся куча порванной бумаги и протёртые штаны на коленях. Мы часто что-нибудь, резвясь, придумываем и нередко устраиваем играми беспорядок, который самим же приходилось убирать.
Но почти всегда мы играем на улице – там интереснее. На картошке в поле, где от нас ещё мало проку, мы лазим по деревьям, рвём мягкую, кислую дычку, бегаем рядом по кустам, пробуем паслён, щелкаем подсолнухи – которые птицы уже поклевали. И то и другое, на счастье нам, каждый год само сеется и вырастает. На природе и аппетита больше разыгрывается.
Но всё равно и мы приобщаемся к процессу уборки картофеля. Валера скидывает его, а я уношу на кучу ботву – как на распев я её неустанно называю: «Ба-ды-лья – кры-лья, ба-ды-лья – кры-лья…». Картошка уродилась отличная, и ботва не посохла – зелёная и тяжёлая – выше себя кучу наносил и, как-то незаметно ослабев, взобравшись на её, уснул. Меня потеряли, а мне стало холодно, и я, проснувшись, выбрался с ботвиного вороха. Всей семьёй копали картошку – скидывали её кучками или рядком, чтобы просыхала на ветру. Как её выберем, ботвой накроем и оставим в поле до завтрашнего утра. Под конец уже и есть сильно хочется, и домой, и устал, а нужно ещё в мешки собрать, мелочовку. Из мешков будем ссыпать в погреб и крупную и посевную.
А когда привезли на задний двор солому, то нас закинули на скирду – трамбовать. Отец и Толя вилами забрасывали её к нам наверх. Она то и дело попадает нам за шиворот. Её то сдувает ветер, то она скользит и не держится – разлетается в разные стороны. Мы настолько малы, что прыгаем, дурачимся, барахтаемся и кувыркаемся, утопая в ней. И остаёмся без сил. Тем не менее скирда приобретает свой вид, а мы