свободы! Мама собирает меня в садик, а я плачу, не переставая, и слёзки «катются» искренне. Тут идти-то два шага. А каприз у меня не поэтому, а потому, что не люблю принудиловку: неизвестно ещё, какой режим в вашем садике, какие дети там и как они выдерживают всё это?
Вышли из дома – иду, телепаюсь, а когда пришли, переобуваемся в сменку – слёзы опять сами собой. Мама уже не знает, как успокаивать, на работу опаздывает. Зашли в игральную комнату, где все, а я прижался к ней, обхватив её руками, чтобы не ушла, не отпускаю – никуда не смотрю, ничего не вижу. Всё же я соизволил, обернулся, весь заплаканный: а здесь, оказывается, и другие поменьше меня дети есть. Юлька, которая живёт на нашей улице, смотрит, и мне сразу стало стыдно за свои привилегии. Она не только не плачет, а даже улыбается. Я Маме говорю: «Ну иди уже, ничего не надо, всё, иди». Что делается-то: пристыдился и застеснялся, что я с Мамой пришёл, ещё и как с маленьким возятся со мной.
Тут же Илюха, Эдик, Артём и другие, уже знакомые мне личности. Народ, я смотрю, оказался здесь не простой: игрушками не делится, говорит: «Моя это» – а мне особо разницы нет – я и сам знаю, что не моя.
В общем-то посчитал, что я у них самый старший, и правильно подумал, так как стало очень скучно, заняться нечем. Почему-то мы с Илюхой начали кидать в Артёма разноцветными пластмассовыми кубиками, загоняя его в угол. Не останавливались, пока он не разревелся; потом он нас упрекал, что мы двое, а он один. А мы как-то сами не задумывались что делаем, но в каком-то едином чувстве понимания друг друга до последней мысли и как-то лишь добра и веселия желая, но точно не худого. Показалось, у нас всегда есть единодушное состояние: взаимодополняющееся, спокойное; аж самим интересно, до чего мы дойдём, что придумаем; и узнаем же опять, что мы одинаково к этому придуманному относимся, и тем увереннее, свободнее отдаёмся ему.
Мы недавно вне садика (хотя какие наши годы! каждый день на счету) фантиками менялись. Смысл был опять же не в них, а в чём-то большем, возможно, в нашей невыразимой идее. Ведь скоро, враз как-то, поняли, что можно не продолжать наше начинание; после того, когда я, открыв полочку, показал, как много у меня этих фантиков – тотчас же весь фокус и суть дела утратились. Мы одинаково что-то почувствовали. Какой смысл продолжать, если можно сразу всеми поменяться и тут же их пересмотреть. Коль мы исчерпали фантикообменную тему, то пошли искать, чем нам заняться; даже не искать, а смотреть, что предложится нам по душе.
Из садика всех уже давно забрали, Илюху так отпускают потому, что его дом совсем рядом. А меня не выпускает воспитательница, поэтому жду, непонятно чего, смотрю в большое окно и думаю: «Я здесь изолированный от жизни. В заключении – там вся свобода, там всё солнце. Я только время зря теряю, ведь, возможно, дела вершатся без меня, да и я без дела».
За окном всё предлагало невероятно обширные возможности: играя, испытывать на себе все «прикосновения» природы, наблюдать и ощущать,